Ознакомительная версия.
Мы с кригарийцем помогли Гверрне собрать и погрузить в телегу ее небогатый скарб. После чего она запрягла туда Мучку и укатила прочь вместе с покидающим деревню обозом беженцев. А мрачный Баррелий, допив оставленное ему вино (прочие свои запасы Гверрна увезла с собой), завалился спать еще засветло. Чем, признаться, меня удивил, потому что обычно он так не поступал. Ни пьяный, ни трезвый.
Глядя на него, храпящего в обнимку с пустым кувшином вина, я подумал, что завтра мне придется бежать в Фирбур и покупать ему еще выпивку. Кувшина три или четыре, не меньше. Ведь чтобы залить горе от разлуки с любимой и обычному человеку нужно много вина, а такому проглоту, как ван Бьер, и подавно…
Однако выяснилось, что до сих пор я плохо знал Баррелия ван Бьера. Потому что когда на следующее утро я продрал глаза и, гордясь собой и своей силой воли, отправился к пруду закаляться, то увидел, что монах меня опередил.
Более того, он не просто стоял на плотине и обливался из ведер, а плавал от берега к берегу, высунув из воды одну лишь голову. И плавал он, судя по всему, уже давно. Его развешенная на перилах одежда промокла насквозь, а дождь, который ее промочил, закончился еще до рассвета.
Речка, что протекала близ Фирбура и крутила колесо мельницы, брала свое начало в ближайшем леднике. Поэтому вода в ней была не просто холодной, а по-настоящему ледяной. Особенно по утрам. И при взгляде на купающегося Баррелия у меня пропало всякое желание совершать утренний обряд, который я соблюдал всю минувшую неделю.
– Как самочувствие, парень? – поинтересовался у меня ван Бьер, не прекращая грести руками и ногами.
– Да со моим-то все в порядке, спасибо, что спросил, – отозвался я. – А как твое?
– Лучше не придумаешь! – хохотнул он. Голос его и впрямь звучал бодро, а язык не заплетался. Хотя немудрено – любой на его месте протрезвел бы, окунись он в ледяную купель. – Горные реки – лучшее в мире лекарство от похмелья, запомни мои слова! Если хочешь, присоединяйся! В этом пруду места всем хватит!
– Нет уж, благодарю покорно, – отказался я. – Если ты не против, я свое «похмелье» буду лечить, как обычно – из ведер.
– Дело твое, – не стал настаивать Пивной Бочонок. – Ну тогда, как вернешься в дом, окажи мне услугу: разведи огонь и вскипяти воду. Полный котелок! А я скоро закончу и вернусь…
На завтрак помимо еды – Гверрна оставила нам в подполе немного молока, хлеба и масла, – кригариец сделал себе отвар из незнакомых мне, пахучих трав и грибов. Взяв их из своих припасов, он накидал их в кипящий котелок и какое-то время варил над едва тлеющими углями. Судя по горькому запаху и темно-коричневому цвету, отвар получился ядреный. Что подтвердило и лицо Баррелия, перекосившееся после того, как он, остудив варево, сделал пробный глоток.
– Это что еще за дрянь такая? – спросил я. При взгляде на его гримасу, меня самого передернуло от отвращения, а идущий из котелка пар стал казаться еще противнее.
– Человек, научивший меня варить это пойло, называл его «воскресителем мертвых», – ответил Пивной Бочонок. – И он был недалек от истины, хотя на мертвецах я такую дрянь, конечно, не испытывал. Зато на себе – уже не в первый раз… А сейчас отойди-ка подальше, чтобы я тебя не задел.
Я торопливо отступил на пару шагов.
– Нет-нет, еще дальше, – уточнил ван Бьер. – А лучше выйди на улицу. Так надежнее.
Ослушаться я не посмел и сей же миг выскочил из дому. Но любопытство заставило меня остаться у двери и подглядывать за тем, что происходит внутри.
Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, Баррелий поднес котелок ко рту и взялся пить «воскреситель» большими глотками. Но не жадными. Монах торопился по иной причине – хотел поскорее влить в себя эту дрянь, чтобы ее питие не стало для него пыткой.
Разделаться с ней до конца не вышло. Когда котелок опустел больше, чем наполовину, кригарийца охватили судороги. После чего он уже не смог сделать ни глотка и отшвырнул котелок в сторону, разбрызгав по полу остатки варева. А потом затряс кулаками, затопал ногой и издал свирепый животный рев.
Зачем меня выгнали из дома, я понял, когда вслед за судорогами ван Бьера обуяла ярость. К счастью, ее приступ выдался коротким, но стоять в этот момент у Баррелия на пути я бы никому не советовал.
Продолжая реветь, он сначала перевернул стол, затем распинал по углам табуретки, а в довершении схватил кочергу и одержимо заколотил ею по полу.
Хорошо, что пол в доме был из грубых досок, уже порядком исцарапанных и побитых. Так что оставленные на нем кочергой, новые выбоины не бросались в глаза на фоне остальных. Также хорошо, что у ван Бьера хватило сил выпрямить затем погнутую кочергу. И что разбросанная им мебель оказалась крепкой и ее не пришлось чинить. Короче говоря, нанесенный им Гверрне ущерб был незначителен по сравнению с тем, какой грозили нанести ей эфимские легионеры.
– Не бойся, все хорошо! – оповестил меня Пивной Бочонок, заметив, как я с опаской заглядываю в двери и не решаюсь вернуться в дом. – Заходи, мне уже полегчало. Давай-ка тут немного приберемся и перекусим. А то после этой дряни такой жор нападает, что впору начинать доски грызть.
– А что с тобой такое было? – спросил я, переступая через порог. Похоже, ван Бьер не врал. Остатки запойной бледности и опухлости полностью сошли с его лица. И на их место вернулся прежний здоровый румянец.
– Чтобы полностью оклематься, пришлось немного побыть берсерком, – усмехнулся кригариец. – Бахоры перед боем нюхают свой фирам, а хойделандеры пьют отвар из особых грибов и трав. От которого тоже впадают в бешенство и могут сражаться, даже если их проткнуть насквозь или отрубить им руку. Крайне вредная гадость. Если пить ее часто, можно сойти в могилу всего за пару лет.
– Ничего себе! Тогда зачем ты ее пьешь?
– Я пью «воскреситель мертвых» очень редко. Лишь когда мне надо срочно прийти в чувство и проветрить голову. К тому же он – не тот отвар, который лакают берсерки. В нем не хватает кое-каких грибов, а те, что есть, варились меньше положенного срока. Такое недоваренное пойло не вводит тебя в боевой раж, а лишь дает недолгую встряску.
– Так, значит, ты больше не будешь пить, раз принял такое серьезное лекарство? А я решил было, что у тебя горе и ты…
– Горе?! – перебил Баррелий. – Что еще за горе и почему я о нем не знаю? Я что, проспал вчера нечто ужасное?
– Нет, но… А как же? – растерялся я. – Тебя покинула любимая женщина, и неизвестно, встретитесь ли вы с нею вновь. Разве тебе не положено горевать и заливать тоску вином? Во всех песнях про любовь так поется: когда влюбленные расстаются надолго или навсегда, они горюют и пьют вино. А те, у кого не хватает сил терпеть такие муки, прыгают с утесов в море, закалываются кинжалами или глотают яд.
Ознакомительная версия.
