Ознакомительная версия.
Сперва я чувствовал только жар и нарастающую усталость, потом как-то отключился вовсе прямо за столом в лаборатории, бредил, очнувшись уже на диване, встревоженное лицо Лазаренко нависало надо мной частенько, что-то выпытывал, я отвечал в полузабытьи, снова отрубался.
Когда наконец пришел в себя, надо мной стояли Лазаренко, Лелекин и Медведев, встревоженные и почти осунувшиеся.
Лазаренко первым увидел, что я очнулся, сказал с облечением:
– Ты как? Есть хорошая новость, воспаление сняли… Вроде бы. По показаниям. Представляешь, у тебя воспламенилась вся кора головного мозга!.. Ну, почти вся. Может быть, и не только головного, но я не проктолог, это ты мне скажи, как там глубже по ощущениям… наверное, интересно? Знаешь, вроде бы гепатоцеребральная дистрофия идет на убыль, но общую нейродегенерацию пока остановить не удалось… пока, конечно.
– Дай прийти в себя, – проговорил я слабым, как у мелкой мыши голосом. – Меня не кормили, да?
– Голод полезен, – заявил он. – У тебя как бы лечебное голодание!
– Посмотри в зеркало, – посоветовал я. – А теперь возьми у Медведева и неси сюда всю его корзинку с бутербродами.
Медведев сказал встревоженно:
– А ты что, их есть будешь?.. Нет, не дам уничтожать продукты. Тебе же все равно, зачем еще и продукты переводить?
– А тебе жрать можно?
– Я не жру, – ответил он с достоинством, – и даже не ем. Есть – это грубо. Я смакую, тем самым выказывая им высшую степень восторга и восхищения.
– Жадина ты, – сказал я. – Ладно, вызови мне такси. Чувствую, на своей не смогу.
Лазаренко кашлянул и сказал с сочувствием:
– Я довезу. Нам же почти по дороге! Завезу тебя, а потом на магистраль и через полчаса уже у себя дома.
– Нет, – возразил Медведев, – я отвезу. Он живой материал для моей диссертации!.. Давай поднимайся, дохлячок… Какие у тебя верхние конечности тоненькие… Наверное, задние вообще…
Он поддерживал меня все дорогу до лифта, в самой кабинке и чуть ли не на руках вынес к машине. Охранник проводил меня тем особым взглядом, что, дескать, больше не увидимся, на кладбище придут самые близкие, а он в их число не входит. К счастью.
Медведев бережно усадил меня на соседнее кресло, захлопнул дверцу и, обойдя машину спереди, сел за руль.
– Пристегнуться сможешь? А то рассыплешься при резком торможении… Нет, давай я сам тебя… Может быть, ремень сразу на горло?
– Добрый ты, – ответил я слабым голосом. – Фаталити…
Он хохотнул.
– И гуманный!.. Прямо с ног до головы. Весь из себя гуманист. Всех бы перебил, лишь бы войны не было… Упрись ногами, впереди крутой поворот.
– Зачем? – спросил я.
– Люблю крутые повороты, – заявил он с лихостью в голосе. – Жить надо лихо!..
– Лихо, – сказал я слабо, – это плохо. Не буди лихо, пока спит…
Он хохотнул снова.
– Интересная штука жизнь? Лихо – плохо, а лихой – хорошо!.. Вот так и живем на противоречиях.
Он гнал автомобиль на большой скорости, но в центре компьютер перехватил управление, повел авто почти так же быстро, но математически точно просчитывая дорогу, препятствия, скорость и массу соседних машин, а когда проскочили запруженные улицы, позволил человеку снова взять управление на себя.
Я вздохнул, Медведев покосился на меня с живейшим интересом.
– Не знаю, – сказал он наконец, – насколько это сработало, но ты чуть не склеил ласты, а сейчас вон уже румянец во всю щеку!.. Или это моя езда тебя так взбодрила?
– Лихорадка, – ответил я вяло.
– Лихорадка, – заявил он, – это хорошо. Это здорово! Выздоравливаешь, вот что. Организм борется. Чувствует, что надо, иначе потеряет все. Достоевский с азартом делал бомбу, чтобы убить царя, и не думал о ценности жизни ни своей, ни чужой, но когда стоял на виселице с петлей на шее и до смерти оставались секунды, понял, насколько много теряет!..
Я пробормотал:
– Да теперь это многие понимают. Не так остро, как Достоевский, но достаточно отчетливо, чтобы стараться продлить себе жизнь. Даже ценой отказа от сладкого, жирного, поджаренного…
– Но-но, – сказал он предостерегающе. – И не начинай. Не стану отказываться от сладкого, жирного, поджаренного, печеного, вареного и тушеного… А также соленого и перченого. Да, а еще со специями! Знаешь, я такой себе вчера аэрогриль купил!.. Курицу за четыре минуты готовит! И такая нежная, сочная, в своем соку, корочка хрустящая, коричневая, тает во рту…
– Заткнись, – прервал я, – уже слюнями захлебываюсь. Но все равно к тебе не поеду.
– Что так?
– В прошлый раз чуть не лопнул! – сказал я обвиняюще. – Мне у тебя питаться вредно. Я на твоей диете за месяц бы двести килограммов добавил сверху.
Он довольно заржал, крупный и чем-то похожий на профессора Челленджера.
– А я вот больше не набираю, – добавил он победно. – Сколько ни жру, а все те же двести кило!.. Организм понимает, что для красоты больше и не надо.
Дома пришлось отключить рободока, дурень дважды вызывал «Скорую», а что могут сделать простые и очень простые врачи? Я извинялся за дурака, что реагирует на скачки давления и резкое учащение пульса, что всего лишь эхо процессов, происходящих в моем мозгу.
А ночью ближе к утру пришла странная ясность, ушла тупая давящая боль, что достает уже несколько месяцев, я ощутил, как начинаю вспоминать всякую давно позабытую хрень, вроде того как ходил в детский сад, как ловил в детстве пескариков…
Вообще-то у меня дисциплинированный мозг, и немногими ресурсами, все еще оставшимися у меня, распоряжался экономно, воспоминания детства давно стерты, так что даже и не знаю, что сейчас за воспаление, сумевшее воскресить из глубин памяти старые образы.
Пролежал все утро, наслаждаясь странным состоянием, когда мозг восстанавливает угасшие было нейроны, воскрешает даже бесполезные мелочи. В самом мощном компе, установленном в Аризоне, сто триллионов байт, это единица с четырнадцатью нулями, в мозгу же легко размещается столько байт, что понадобится единица с восемью тысячами четыреста тридцатью двумя нулями.
Конечно, почти все заполнено такой хренью, что даже дураку было бы стыдно хранить подобное, но в мозг записывается без нашего разрешения, а сейчас, как я ощущаю в каком-то странном озарении, вроде бы пошел рост аксонов, дендриты начнут просыпаться чуть позже, даже нейроны восстанавливаются, утолщаются…
Ничем другим не могу объяснить свое состояние, но этот неконтролируемый рост может как остановиться в любой момент, так и привести к гипертрофии, что гораздо вероятнее, и я кончусь гораздо раньше, чем получилось бы при дистрофии нейронов.
Ознакомительная версия.
