Он шёл по тропе и тащил гипножабу в волокуше. Передыхая, он подошел к ней вплотную и снова поразился ее величине. Теперь цвет гипножабы из фиолетово-серебристого превратился в чистое серебро, а полосы стали такими же бледно-сиреневыми, как хвост. Полосы эти были шире растопыренной мужской руки, а глаз гипножабы был таким же отрешенным, как бутылочное стекло.
Он понял, что часы гипножабы сочтены.
Действительно, он давно уже не ощущал ментального поля гипножабы. «Жаль все-таки, что я убил гипножабу, — подумал он. — Мне придется очень тяжко, а вместе было бы как-то веселее. Но я оказался сильнее гипножабы, не умнее, а сильнее. Может быть, я был просто лучше вооружен».
Роса, выпавшая на траве, помогала ему тащить корыто с умирающей гипножабой.
Но тут началось самое неприятное — везение оставило его.
Тут же он почувствовал, как рядом появились две собаки.
«Мне надо дождаться, пока первая крепко уцепится за гипножабу, — подумал Палач, — тогда я её грохну».
Обе собаки прыгнули вместе, и когда та, что была поближе, разинула пасть и вонзила зубы в серебристый бок гипножабы, Палач мгновенно выстрелил.
Другая собака уже успела поживиться и отбежать, а теперь опять подплыла с широко разинутой пастью. Перед тем как она, кинувшись на гипножабу, вцепилась в неё, Палач увидел белые лоскутья мяса, приставшие к челюстям слепой собаки.
Собака стремглав кинулась на гипножабу, и Палач убил её в то мгновенье, когда она защелкнула пасть. Собака так и умерла — с куском мяса в зубах.
Палач ждал, не появятся ли собаки снова, но их больше не было видно. Потом он заметил, как ещё одна из них кружит вокруг.
«Я и не рассчитывал, что могу их всех убить, — подумал Палач. — Раньше бы мог».
Ему не хотелось смотреть на гипножабу. Он знал, что половины её не стало. Пока он воевал с собаками, солнце совсем зашло.
«Я не могу сбиться с дороги. Я слишком долго здесь, и очень хорошо знаю Зону, — подумал Палач. — Волноваться за меня, впрочем, может только Мушкет. Но он-то во мне не сомневается! Я циник, но при этом понимаю, что ведь живу среди хороших людей».
Он не мог больше разговаривать с гипножабой: уж очень она была изуродована. От неё осталась только мечта. Но вдруг ему пришла в голову новая мысль.
— Полгипножабы! — позвал он ее. — Бывшая гипножаба! Мне жалко, что я ушел так далеко в пути за своей мечтой. Я погубил нас обоих. Но мы с тобой уничтожили много всякой нечисти и покалечили ещё больше. Тебе немало, верно, пришлось убить собак и людей на своем веку. А, старая? Ведь не зря у тебя вся голова в бородавках?
Ему нравилось думать о гипножабе как о союзнике, несмотря на то, что он допускал и то, что гипножаба убивала людей. Палач представлял и то, что могла бы гипножаба сделать с собакой, если бы та забрела к ней в гости на болота.
«А что мы теперь станем делать с собаками, если они придут ночью? Что ты можешь сделать? Драться, — ответил он сам себе, — драться, пока не умру».
Но в темноте не было видно ничего — ни огней, ни звёзд.
Вдруг ему показалось, что он уже умер. Он сложил руки вместе и почувствовал свои ладони. Они не были мертвы, и он мог вызвать в них боль, а значит и жизнь, просто сжимая и разжимая их. Он прислонился к корме и понял, что жив. Об этом ему сказали его плечи.
«У меня осталась от неё половина, — думал он. — Может быть, мне посчастливится и я довезу до дому хоть ее переднюю часть. Должно же мне наконец повезти!.. Нет, — сказал он себе. — Ты надругался над собственной удачей, когда зашел так далеко в Зону.
Не болтай глупостей, Палач! — прервал он себя. — Не спи и следи за тропой. Тебе еще может привалить счастье».
— Хотел бы я купить себе немножко счастья, если его где-нибудь продают, — сказал Палач.
Он попробовал перехватить лямку поудобнее и по тому, как усилилась боль, понял, что он и в самом деле не умер.
* * *
«Ну вот и все, — думал он. — Конечно, они нападут на меня снова. Но что может сделать с ними человек в темноте голыми руками?»
Все его тело ломило и саднило, а ночной холод усиливал боль его ран и натруженных рук и ног. «Надеюсь, мне не нужно будет больше сражаться, — подумал он. — Только бы мне больше не сражаться!»
И в полночь он сражался с чернобыльскими собаками снова — и на этот раз знал, что борьба бесполезна. Они напали на него целой стаей, а он слышал лишь их тяжёлое дыхание в ночи, их запах и свет, который вдруг заструился из самого тела гипножабы.
Экономя патроны, он бил щупом по головам и слышал, как лязгают челюсти и как сотрясаются салазки, когда собаки хватают гипножабу с боков.
Он отчаянно бил дубинкой по чему-то невидимому, что мог только слышать и осязать, и вдруг почувствовал, как щуп наполовину обломился.
Он поднял ствол и начал стрелять, безошибочно находя врагов в темноте.
Но собаки уже набрасывались на гипножабу одна за другой и все разом, отдирая от нее куски слизистого мяса, которое вдруг начало светиться в ночи.
Пасти собак тоже светились, и он стрелял, стрелял, стрелял в эти специально для него подсвеченные мишени.
Одна из собак подбежала наконец к самой голове гипножабы, и тогда Палач понял, что все кончено. Он истратил последний патрон на неё, и собака умерла мгновенно, даже не издав рычания. Ещё одну собаку он ударил щупом, и почувствовал, как он пошёл в тело собаки. Но собака не стала нападать, бросила гипножабу и отбежала подальше. То была последняя собака из напавшей на него стаи. Им больше нечего было есть.
Поэтому он бросил оружие — тащить его не было сил, а боеприпасов было взять неоткуда.
Палач едва дышал и чувствовал странный привкус во рту. Привкус был сладковатый и отдавал медью, и на минуту Палач испугался. Но скоро все прошло. Он сплюнул и сказал:
— Ешьте, суки, и подавитесь! И пусть вам приснится, что вы убили человека.
Накинув капюшон на голову, он взял курс домой. Он уж не чувствовал боли от тяжести гипножабы. Теперь санки шли легко, но это было только самовнушением.
Сейчас, в ночи, он услышал, как его настигают крысы.
Собак он больше не интересовал — собаки наелись.
Теперь пришла пора крыс. Это была новая, по-другому организованная стая — они набегали волнами, и каждая хотела отхватить свой кусок гипножабы. Палач уже не обращал на них внимания. Он ни на что больше не обращал внимания, кроме направления и троса. Он только ощущал, как легко и свободно он движется, и только глядел, как бы не сунуться в невидимую аномалию. Пару раз он обходил их — заметив синий разряд невысоко над землёй.
Лишь однажды с сожалением он подумал, что тащить гипножабу стало легко именно потому что крысы объели её, и салазки больше не тормозит огромная тяжесть гипножабы.
