Ответов на вопросы не было. Но одно Жуков знал точно: два часа подряд слушать ненавистное имя — это пытка. Речь начлага заглушала даже шум конвейера.
А потом опять завыла сирена. И опять речь. И сирена, и…
Кстати, пускать пыль в глаза проверяющим в Хортицком лагере умели и делали это качественно, с размахом. Первое, что потребовали от рабов, — это соблюсти форму одежды. Как того требует государственная политика относительно работников лагерей, всем велели снять гражданское, контрабандой за периметр переправленное, а взамен нацепить робы. Конкретно бабам — бантики долой, ленточки и заколки аналогично, снять юбки, натянуть штаны. И никаких пальтишек и курток, ходить только строем по территории и только в фуфайках! Время для приведения себя в порядок будет выделено, рабочий день сегодня сокращенный.
Согласно уставу, вэвэшникам категорически рекомендовалось застегнуть все расстегнутое, заправить койки в казарме, навести порядок в тумбочках.
Пока же народ пыхтел на производстве, в бараках провели шмон. Все, что не соответствовало, снесли на отдельный склад, который велено было не открывать никому вообще, пока министр не умчится обратно в Москву, даже если он, министр, попросит.
Устроили внеочередные поверки. Дамочкам, у которых на лицах заметили косметику, то есть всем старше одиннадцати и моложе семидесяти, сделали конкретное внушение. Конфисковали помаду, пудру и прочие прибамбасы. Все отправили на склад. Вязаные шапки, в которых на улице работать удобнее и теплее, чем в казенных «тюбетейках», — на склад. Аналогичные шапки изъяли и у вэвэшников — мол, по уставу фуражки положены, и по фигу, что в уши дует.
А еще начлаг озадачил личный состав учебной тревогой. А потом вертухаи не в ногу маршировали по плацу, на котором как раз устанавливали две сцены. Счастливчики из ближайших к плацу цехов отлично посмеялись, пялясь на это действо.
Потом вэвэшники собрали всех начальничков и особо доверенных, ожидающих перевода в персы, и пообещали устроить кузькину мать за несоблюдение дисциплины во вверенных подразделениях. Вот все начальнички и носились теперь туда-сюда, раздавая ЦУ. Ведь сам министр вот-вот нагрянет!
За периметр отправили команду звероловов. Говорят, министр обожает диких кабанов.
Местной рок-группе подобрали репертуар. Министр любит брутальную лагерную музыку.
Бордюры побелить. Сначала очистить от снега, а потом побелить.
Сортиры отдраить. Свалку за внешней бетонной стеной накрыть маскировочной сетью.
Художнику из потенциальных персов велели в рекордные сроки обновить всю наглядную агитацию. И никого не интересует, что краски нет. Прояви́те смекалку, будущий гражданин Союза. Если надо, кровью своей малюйте.
В каждом бараке приказали вывесить стенгазету, в которой гневно обличить тех, кто перевыполняет норму всего на три процента. Можно старую стенгазету, но дату исправить. Да, еще бы упомянуть о чуткости руководства лагеря и благородной строгости охраны. А как же. Стишков и рисунков не надо, не в детском саду.
И всем помыться, побрить морды, выщипать брови.
Пару человек посадили в штрафной изолятор — в назидание остальным и чтобы не пустовал. Морозилка, конечно, эффективнее. Изолятор в сравнении с ней — райское местечко. Но положено, чтоб был изолятор и функционировал!..
Уже через час начлаг сипел — сорвал голос. Не то что орать, говорить нормально не мог.
Очередное ЦУ: нашить на рукава отличительные знаки, чтобы министр сразу видел, кто дежурный, а кто аж бригадир. Прямо на рабочих местах всем раздали повязки с гербом Союза. Министр обожает патриотов.
— Проверяющие никогда по баракам и цехам не ходят, — нарушил затянувшееся молчание Илья Степанович. — Западло это для них. Так что шмон и прочее — так, для порядку, чтобы рабы прочувствовали серьезность момента. А министр если и прилетит, то разве бухнуть с начлагом в баньке. Но вряд ли, не тот фасон: Бадоев до нашего прыща опускаться не станет, ему самогон хлестать не с руки. Так что суетиться надо в меру, исключительно когда начальство смотрит. Рвать живот не рекомендую.
— Не буду, — честно пообещал Иван.
— Но и волынить не надо. Перед подобными мероприятиями вертухаев обычно усиливают за счет особых новобранцев. Есть тут у нас цех…
От речей старика отвлекло объявление о том, что вечером всем обязательно посетить концерт в честь Гургена Алановича, ведь Гурген Аланович считает, что рабы должны веселиться хотя бы иногда. Нечасто, конечно, но все-таки. И вообще — праздник.
Жуков сразу решил, что ему-то точно на концерте делать нечего. Во-первых, всерьез опасался, что при виде Бадоева его заклинит, он тупо попрет на охрану в надежде перегрызть элитную глотку и его пристрелят. Как бы печально это, хоть разом и избавит от голоса в голове… Во-вторых, министр или еще кто из его окружения могут увидеть Ивана Жукова, опознать, и тогда его схватят и уничтожат. Следует уменьшить риски до минимума. Или хотя бы вдвое, как нынешний рабочий день.
Запрещенным имуществом обзавестись он не успел, поэтому, свалив из цеха, просто лег на нары. Рабы готовились к встрече с хозяином не только Хортицы, но и вообще всех лагерей и постепенно покидали барак, опустевший уже на две трети. Остались только старики, больные и мамашки с маленькими детьми.
Ну и отлично. Меньше народу — больше кислороду.
Увы, спокойно отлежаться Ивану не дали.
Явились вертухаи и велели всем — вообще всем! — выметаться наружу. А тех, кто сам не может ходить, пусть несут, толкают, пинают — командиру вертухаев, красномордому толстому сержанту, по фигу.
Мощным пинком под зад Жукова сбросили с нар. Поднявшись, он повел плечами.
Что ж, еще один повод отомстить.
* * *
В Новом Кремле было тихо и спокойно. Пожалуй, даже слишком тихо.
Высокий, широкий в плечах мужчина надел строгий серый костюм, с которым плохо сочеталась салатовая рубашка сплошь в игривых крокодильчиках. Туфли его блестели так, будто их только что покрыли лаком. Голова у мужчины была гладкой, как яйцо.
Пребывая, очевидно, в прекрасном расположении духа, он провел холеной ладонью по ярко-красному письменному столу. Под ногами пружинил ковер — вытканная репродукция любимой картины «Купание красного коня» Петрова-Водкина. Походя хозяин кабинета пнул боксерскую грушу, что висела вместо люстры.
Кресло, в которое он уселся, выглядело как человеческая кисть с чуть согнутыми пальцами, направленными кончиками вверх.
Мужчина взял со стола пульт, нажал на кнопку. Огромный, во всю стену, телевизор включился.
На лице мужчины заиграла счастливая улыбка.
