и держала на коленях голову Николая. Похолодевшие пальцы гладили его лоб, скользили по небритым щекам. Глаза, незряче уставившиеся в пространство, в одночасье постарели на десяток лет — былая энергия покинула взгляд майора.
— Эх, Коля, Коля…
Профессор Чуйков, прихрамывая на одну ногу, подошел к ней и тяжело, по-стариковски вздохнул. — Хороший был парень. Курил только много.
— А я… — с силой продавив тяжелый комок в горле, прошептала Кира. — Я хотела ему условие поставить… если бросит — будем встречаться…
— Вот как…
Он подошел и со вздохом положил сморщенную ладонь на плечо. — Тебе бы в медблок, Кира. На тебе ж живого места нет.
Но женщина молча сидела без движения — по заплывающим багровыми синяками щекам бежали слёзы.
***
— Везите её скорее!..
Голова раскалывалась от переполнявшей информации, всё вокруг кружилось, её мутило, во рту явственно ощущалась кровь и мерзкая едкая слизь. Она не ощущала ни рук, ни ног, всё нутро ритмично сжималось и подпрыгивало, как на аттракционах.
— Пятнадцать кубов антиостина внутривенно, — донеслось откуда-то, в нос ударил резкий запах лекарства.
— Уже началось… надо успеть…
— Реанимация готова!..
Она силилась сказать хоть слово, но губы даже не шевелились, пугающая немота сковала рот.
«Нет… нет! Слушайте, кто-нибудь!.. Пожалуйста! Помогите!.. Эстер… Кира, кто-нибудь! Боже…
Боже, как же мне страшно…»
Мир рванулся вверх — и снова вниз, словно её сбросили в какую-то пропасть, она со всех сил ударилась о самое дно. Всё вокруг закружилось ещё сильнее — она была не в силах больше терпеть. Рин скрутило в приступе рвоты, хрупкое сознание вновь уступило место бездонной черноте.
Глава 5. Метаморфоза. Часть 6
Лёгкое, еще совсем маленькое и хрупкое девичье тело выгибалось дугой и извивалось, словно угорь на раскаленной сковородке. Не помогали ни ремни, приковавшие руки и ноги к кушетке, ни сильнейшие транквилизаторы. Сутки прошли после её прибытия в реанимацию и напряженных часов наблюдений и терапии, вливаний всё новых доз специальных препаратов, призванных поддержать организм в борьбе с угрозой клеточного апоптоза. Процит, вошедший в контакт с кровью, не спешил встраиваться в организм и провоцировал всё новые кровоизлияния.
Судороги затихали, но через час-другой возникали с новой силой. Из ушей, носа, рта — отовсюду сочилась кровь, подчас выступая даже сквозь поры кожи. И снова всё тело дергалось и извивалось, словно в нём совсем не было костей, из груди рвались сдавленные стоны и вскрики, на которые прибегала целая бригада дежурных врачей.
Приступ отпускал, давая измученной девушке ненадолго расслабиться. Всё это время Рин не приходила в сознание — специальными препаратами её удерживали на самой грани, в глубоком и тяжёлом сне.
Где-то на поверхности царила глубокая ночь, пронзаемая вспышками молний и грохотом яростной грозы, сильный ветер трепал деревья и настойчиво стучал крупными каплями в окна. По улицам мчались потоки бурой грязи, дождь заливал стёкла автомобилей, топил клумбы и цветники, изо всех сил смывая с лика земли следы бог знает каких преступлений.
Среди тяжёлых, почти черных туч то и дело вспыхивали ослепительные ветвистые молнии. Одна из них, — особенно сильная, с характерным гудением вонзилась в центральную антенну Института Ретрансляции. Кто-то из перепуганных очевидцев потом клялся, что громадная фиолетовая молния была ничем иным, как гневом господним за всё то, что они творят.
А в недрах подземелья, в километре под вспыхнувшей белым пламенем антенной, заходилась в очередном приступе совершенно обессилевшая девчонка. С мучительным криком она выгнула дрожащую спину, в на мгновение приоткрывшихся глазах сверкнул отголосок грозы — бледно-голубые молнии.
Процит — вещество, дававшее нечеловеческую силу ретрансляторам, — понемногу встраивался в её организм. Испустив долгий, протяжный выдох, покрытое мелкими капельками пота тело опустилось на влажные, измятые простыни.
***
Тьма.
Т ишина.
Бездна.
Огромная пустота, наполненная обрывками снов, воспоминаний, образов и чувств. Лица — знакомые и чужие, проносились вереницей в безумном дьявольском хороводе. Окружали, сковывали, терзали немыми криками.
Вокруг было что-то влажное и тёплое, с омерзительным, до дрожи знакомым запахом. Сквозь толщу жидкости стали проникать звуки, голоса.
Крики. Стоны. Плач.
Они то затихали, то вновь взвивались в очередном пике дьявольской симфонии.
А потом пришел он.
Взгляд, пронзающий толщу багровой жижи, наполненный такой яростью, что всё вокруг невольно сжималось и замирало. Одновременно и чужой, и до боли знакомый, страшный.
Взгляд человека, переступившего грань, за которой скрывалось первобытное чудовище, жаждущее крови и смерти.
Её взгляд.
Тогда, в подворотне, она едва не перешагнула эту черту. Перед взором снова и снова вставал её силуэт с занесённым ножом. Густая тёмная кровь, стекающая по короткому лезвию. Распластанное на земле тело одного из нападавших. И глаза, — глаза животного, глаза чудовища, готового рвать свою жертву зубами, разрывать плоть и жадно вгрызаться в потроха, пожирать её заживо.
Она силилась отвернуться — не получалось, хотела закрыть глаза — но не могла. Раз за разом ей приходилось смотреть на самое тёмное и злобное существо, прорывающееся из глубин её души, и содрогаться от ужаса.
«Ты сделала всё правильно…»
***
Где-то снаружи слышались голоса — переговаривались люди, взволнованно и напряженно. Можно было различить интонации, но слов было не понять. А совсем близко, буквально возле самой головы, оглушительно громыхали капли — какая-то жидкость с удивительно сильным шумом сочилась то ли с потолка, то ли с самого неба.
«Может быть, это капельница…»
Тело не шевелилось, придавленное к полу чем-то тяжелым и тёплым.
Вокруг было темно. Как в гробу. Как в мусорном баке.
И запах — сладковато-кислый, отвратительный, мерзкий. Гнилостный. Она силилась пошевелиться — ничего не выходило. Глаза не открывались. Паралич…
А если ничего не вышло? Если её списали в утиль, как бракованную заготовку для ретранслятора? Что, если она лежит под грудой тел, ещё теплых, и медленно умирает?.. А эта жидкость — это вовсе не капельница… это кровь! Её погребли!
Девушку охватила паника — она невольно задергалась, силилась кричать, звать на помощь, рваться прочь из страшного места, из плена неживых тел.
— Опять судороги?.. — посмотрев в палату на прикованную к кушетке девочку, медсестра повернулась к доктору.
— Просто плохой сон, не о чем беспокоиться.
Посмотрев внутрь, он прикрыл шторку на окошке. Посреди глубокой ночи, под писк приборов и частую капель системы, Рин пыталась вырваться из плена собственных кошмаров.
Из страшного кокона безумных снов, полных тревоги и боли — наружу, в новый, неизведанный мир.
***
Очнулась она от запаха — воздух буквально пропитался сладковатым ароматом цветов. Тонкие нотки тюльпанов и роз переплетались с оттенками хризантем и еще каких-то незнакомых
