Сегодня утром он почувствовал, что Кинби сознательно уничтожает в себе последние остатки человечности, готовясь к достижению цели.
Дэмьен собирался ему в этом помочь.
Одновременно, он чувствовал, как неожиданно крепнет тонкая ниточка, связывающая его с реальностью. Стало легче подчинять себе зов с той, невидимой стороны. Захотелось остаться в Городе и смотреть, как живет смешная девчонка с самыми красивыми на свете черными глазами.
— Так что ты будешь заказывать? — Юринэ сердито смотрела на него. — Я уже третий раз тебя спрашиваю!
— Да? Прости, я задумался. Пожалуй, фруктового салата вполне хватит. Они же здесь делают фруктовый салат?
***
За одну ночь сержант Гловер постарел на двадцать лет. После разговора с Кинби он отозвал оперативников, дежуривших возле квартиры, и приказал им возвращаться в Управление.
Утро он встретил в комнате следственной группы — сидя в углу с дымящейся сигаретой, прилипшей к нижней губе, бесцельно щелкая авторучкой.
Сейчас Марту должны готовить к вскрытию, думал он, представляя залитое мертвящим белым светом помещение морга. Сначала к столу подходит дежурный некромант — он всегда начинает процедуру, и пытается прочесть остаточный эмофон.
Обычно это абсолютно бесполезно — если не удается прочитать фон в первый час после смерти, то можно и не пытаться, но правила есть правила.
Затем к столу подходит паталогоанатом и включает свой диктофон.
Полицейский потряс головой, серый столбик пепла упал на лацкан пиджака, рассыпался невесомыми хлопьями.
Сержант недоуменно посмотрел, попытался стряхнуть пепел, но лишь размазал его по ткани.
Перед глазами все еще стояло лицо мертвой Марты — маленькое, беззащитное в обрамлении жесткого черного пластика. Там, на лестничной площадке, он все смотрел и смотрел, не решаясь застегнуть молнию, словно боялся, что этим движением оборвет нить, связывающую Марту с миром живых.
К полудню он понял, что хочет на пенсию. И как только, так или иначе, закончится дело об убийстве лейтенанта Марты Марино, он подаст рапорт и уедет к своей мечте — домику в тихом пригороде.
Пока что, он старался не обращать внимания на боль в пояснице и глушил стучащие в висках молотки бесчисленными сигаретами и пригоршнями аспирина.
Комнаты для допросов переполнены, из кабинетов тянет табачным дымом, из-за ближайшей двери доносится визгливый женский плач, его перекрывает могучий бас. Гловер узнает голос Вальтера Хорта — одного из самых жестких следаков, работающих по делу Марино.
Бабе которую он обрабатывает не позавидуешь.
Увы, все это напрасно, уверен старый сержант.
Ближе к середине дня его опасения начинают сбываться. Из муниципалитета присылают пару лощеных типчиков, которые усиленно не обращая внимания на полицейских, проходят в кабинет Месск'а. Спустя несколько секунд из-за двери доносится разъяренный рев начальника Управления.
Толкнув тяжелую дверь, Гловер вываливается на улицу. Хочется глотнуть свежего воздуха, но его нет. Рядом останавливается парень из отдела по борьбе с мошенничеством. Помятый пиджак, красные глаза. Пальцы в желтых никотиновых пятнах. Галстук похоже попытались выстирать, отжали, да так и завязали.
Гловер протягивает руку, парень вяло хлопает ладонью о ладонь сержанта. Рука бессильно падает вдоль тела, полицейский приваливается спиной к раскаленному камню:
— Что там? — кивает на закрытую дверь.
Гловер пожимает плечами, закуривает:
— Дым столбом, только что приперлись костюмчики из муниципалитета, сношают мозг нашему усатому.
— Понятно.
— Вас тоже припахали?
— Да мы здесь с той поры, как стрельба в «Башне» случилась, ночуем. Там же берлога та еще была, вот и прессуем всех своих стукачей. А нас — «торпеды» из внутреннего. Сейчас, правда, поотстали.
— Ладно, пойду я, — отлепившись от стены, парень похлопал Гловера по плечу:
— Ты держись, давай…
В кармане задушено мявкнул телефон. Сержант достал пластинку аппарата — на экране мигал синий конверт.
Прочитав сообщение, он выкинул бычок и набрал номер руководителя группы:
— Лейтенант? Да, я. Гловер. Я на часок отлучусь. Нет. По делу. Стукачок один шепнуть что-то хочет. Нет, не знаю. Может и по делу Марты. Вы ж знаете, по телефону говорить не будет.
Свою машину сержант оставлял не на внутренней стоянке, как большинство коллег, а за пару кварталов от здания управления, во дворе многоподъездного дома, растянувшегося на целый квартал.
Это давало возможность посмотреть, не идет ли кто следом. Того, что в машину подложат какую-нибудь гадость, Гловер не беспокоился — за безопасностью присматривала окрестная пацанва, которую Гловер, по негласному соглашению, регулярно выручал из переделок.
Входя во двор, он обернулся — нет, никого подозрительного, и прямиком двинулся к машине. Сев за руль, потянулся ключом к замку зажигания, когда уловил движение на заднем сиденье.
Он попытался достать пистолет и одновременно дернув ручку двери вывалиться из машины, но понимал — не успеет. Уже не успеет.
— Тихо, тихо, не дергайся, — ухватил его за плечо Кинби.
***
На границе Дымки танцевали Переродившиеся. Жуткие фигуры извивались, вытягивая к слепящему диску солнца длинные костистые руки. Раскрывались в немом крике черные провалы ртов, ударяли в пыльный асфальт сухие желтые пятки.
Исковерканные, напоминающие пустынных змей, тела кружились, кружились, кружились…
— Не смотри, потом кошмары замучают, — толкнут своего молодого напарника патрульный Крауч. Сухопарый ветеран сидел за рулем автомобиля, медленно ползущего вдоль пустыря.
— Ты глянь только, сколько их, — заворожено прошептал в ответ рыжеволосый парень, сидевший рядом. Пот градом катил по его веснушчатому лицу, темные пятна расползались по форменной рубашке. Не отрывая взгляда от Переродившихся, он снял фуражку и рукавом вытер лоб.
Крауч пихнул его в плечо:
— Эй, Мик, я тебе что сказал? Мне на хрен не надо, чтоб ты часа в два ночи начал орать в комнате отдыха.
Мик взглянул на сержанта:
— Да ладно тебе Патрик, брехня небось.
— Не брехня, — сержант посмотрел в боковое зеркало на удаляющиеся фигуры. — По себе знаю. Ох, не нравится мне это.
— А что такого то? Они ж постоянно пляшут.
— Ночью они пляшут. А если днем, то возле покойников. Или когда помереть кто должен. А ты здесь поблизости видишь кого-нибудь, кроме нас?
— Не-а.
— А сколько их, сечешь?
— Много, и что?
— Слушай, салага, — возмутился Крауч, — вас в академии чему-нибудь учат?
