Эпилог
Родные пенаты
Первым, кого увидел Костя Муконин на екатеринбургской земле, был генерал Калинов. Задний проход «Боинга С-17» долго не открывался. Но когда все-таки появился свет, и Костя вышел в последних рядах летевших с ним людей разного сорта, подкатил тонированный джип «Тойота», и отворилась задняя дверца.
– Муконин, садитесь! – требовательно сказали из машины резким мужским голосом.
– Да нет уж, спасибо, я сам как-нибудь, – бросил Костя и отвернулся.
– Считайте, что это приказ и. о. президента, – сказали вдогонку.
Костя вздохнул, покачал головой. Нехотя он залез в джип.
За рулем сидел коренастый крепыш в черной кожанке. На переднем сиденье – Сергей Михайлович в форме. На заднем – некий смутно знакомый комитетский чин с жиденькими рыжими усами и плохо скрываемым под кителем животиком. Генерал махнул водителю, и внедорожник тронулся.
– Ну, здравствуй, Костя. С возвращением тебя, – обернувшись назад, сказал Сергей Михайлович.
Муконин поймал его глаза. Было в них что-то – не сказать что чувство вины, но какая-то отцовская обреченность. Костя промолчал. Человек сбоку поерзал на сиденье.
Джип притормозил на КПП аэропорта «Кольцово», автоматические ворота отодвинулись, и машина понеслась дальше – в город.
– Ну, ты губки не дуй, как ребенок, которому не ту игрушку подсунули, – помолчав, строго сказал генерал.
«Так он снова надел свою повседневную оболочку, – патетически подумал Костя. – Или, напротив, стал самим собой?»
– А я и не дую.
Костя, и вправду, особо не обижался уже на генерала. Ему ли не знать, как жертвуют в армии «пешками»? Ему, бывшему кадровому офицеру? Но в этот час своего возвращения он был просто уставшим и злым. Злым на весь мир.
– Мы все выполняли свой долг. И ты, и Ганя, и я в том числе, – сказал генерал, почти оправдываясь.
– Да, вот только Ганю уже не вернешь.
– Но если бы не он, если бы не ты, если бы не вы вместе взятые… Ничего бы не было, и мы бы не выиграли. Если бы…
Костя перебил:
– Я знаю, знаю. Можно много рассуждать о долге, чести и достоинстве. В России победу всегда ковали любой ценой. И часто – ценой батальонов, брошенных под передовой огонь в качестве пушечного мяса. Так что уж тут говорить о двух заблудших душах? Но, по крайней мере, солдатам на войне резали правду-матку. Они знали, на что идут. В чем сила, брат? Помните такое кино из нашего прошлого? В правде сила. И у кого она есть, тот сильней. И если бы мы знали правду, знали, что идем на задание одни, мы были бы сильнее. И может быть, тогда Ганька бы выжил.
– Да ни хрена бы не были вы сильнее, – не выдержал Калинов. – Ощущение того, что я вам не помог, испортило бы вас. Тьфу ты, надоели мне эти «бы»! История не любит сослагательного наклонения, слыхал об этом? Ну вот, парень, а мы с тобой творим историю.
– Фигня это все. – Костя открыл окно и прикурил сигарету. Теплое солнышко играло на верхушках сосен. – Когда-то кто-то ляпнул, и потом все как один начали твердить. Так вот и рождаются вырванные из контекста лозунги, на которые потом ссылаются все кому не лень, подгоняют под себя – будь то хоть миротворцы, хоть фашисты, хоть демократы.
– Ну что ты цепляешься, Костик! – дружелюбно сказал Сергей Михайлович. – Ты, конечно, вправе злиться на меня. Тут я ничего не могу поделать. Давай-ка отдохни недельку, погуляй, водочки попей вдоволь, найди, наконец, себе девчонку хорошую. Как писал Ремарк, в жизни мало что бывает важным надолго. А потом придешь ко мне очистившимся и скажешь, хочешь ли ты дальше с нами или тебе не по пути. А это вот лично от и. о. президента, так сказать, награда за труды.
Калинов протянул пухлый конверт. Костя, немного подумав, принял гонорар. На вес и на ощупь в конверте была довольно солидная пачка. Интересно, боны или баксы? Но заглядывать внутрь Костя не стал из приличия.
– Это что, отпускные? – сухо бросил он.
– Хоронить Ганю будем завтра, по высшему разряду, – вполголоса обмолвился Сергей Михайлович. – Я тебе звякну предварительно.
Потом некоторое время ехали молча. Муконин с примесью щемящей тоски смотрел на проплывающие окрестности.
Казалось бы, возвращение домой должно радовать человека. Но у Кости в эти минуты радость переплеталась с печалью, с тяжестью под сердцем, словно подсунули любимое блюдо, которое слегка горчит. Знакомые очертания – густые перелески, внезапно выросшие коробки, мосты и эстакады и унылые, пустынные остановочки – как будто все это потускнело за время разлуки, и теперь давно засевшие в душе образы, снова ставшие явью, словно впились с гложущим вопросом: ну где же ты был? А мы без тебя как-то тут существовали. Ведь мы с тобой связаны кровными нитями, разве ты забыл? Сколько всего пройдено с нами! Так бывает и с людьми. Лишь после разлуки они осознают всю ценность друг друга.
– Тебя где высадить-то? – прервал Костины размышления генерал Калинов.
– А вы куда направляетесь?
– Нам, вообще-то, в Комитет, – подал голос усатый сосед.
Голос у него оказался похожим на скрипы несмазанной тележки.
– Тогда где-нибудь в центре выбросите, – попросил Костя.
* * *
Копошащийся, кипящий город Екатеринбург равнодушно принял Муконина. Обрадовались ему только голуби на площади 1905 года, которые готовы были довериться каждому встречному, в надежде полакомиться хлебными крошками. Костя пожалел, что у него ничего с собой нет из еды.
Город мало изменился за то недолгое, впрочем, время, пока Костя отсутствовал. Разве что люди задвигались живее. Ведь они наверняка узнали уже о волжских «терактах в отношении миротворцев». Хотя безголовый Ленин по-прежнему тупо протягивал ладонь в сторону шуршащих по брусчатке автомобилей. А те безучастно проносились мимо него и Дома Правительства. Когда-то здесь произошла случайная встреча с Машей, вспомнилось Косте. Ее несло куда-то, бездумную, в комендантский час, словно подхваченный ветром осенний опавший лист. Черт возьми, как давно это было! Кажется, что прошла целая вечность. Вечно нам кажется, что прошла вечность.
Разбитной и отважный голубь с забавным сиренево-красным хохолком подковылял прямо к Костиным носкам и вопросительно вывернул голову. Черная бусинка глаза дебильно закрылась несколько раз мелким веком.
– Ну что, родной? Нечего мне тебе дать. Извини.
Костя прикурил сигарету и пошел прочь.
Внутри все сжималось. Здесь его никто не ждет, и никому он здесь не нужен. И какая разница этим людям, идущим вдоль проспекта – вот этим юнцам в цветастых курточках, с ранцами за плечами, хлюпающим по грязной брусчатке ботами а-ля НАТО, или вот этим двум кавказцам, колдующим у подвернувшей колесо тачки прямо на мосту, на обочине, или вон той женщине в замызганном пальто с котомкой в руке, – какая им разница, что он, Костя, недавно угодил в столько немыслимых передряг и даже рисковал своей жизнью ради какого-то мифического возрождения России? Они идут себе и идут или копошатся, и никому невдомек. Никому нет ни до чего дела. Главное, прокормить себя в этом большом и бессердечном городе, вовремя схорониться от комендантского часа, раздобыть оружие для самозащиты от уличного жулья. А там – хоть трава не расти.
