– Дрюн?! Какого черта?
Тот улыбнулся и приложил палец ко рту:
– Тсс! Послушай. Уже началось.
– Что началось? – Костя огляделся.
В машине были еще двое, совершенно незнакомые люди. Они сидели впереди. А где же Катя? Но правда, что это раздается со всех сторон? Автоматные очереди, такие глуховатые, словно вдалеке, но отовсюду.
– Что это?
– Вальпургиева ночь. Мы применили ваши генераторы ЭМИ. Теперь безвольную пехоту расстреливают из автоматов, а высших чинов в плен.
– Вот как. Генераторы ЭМИ, – задумчиво повторил Костя.
– Ну да. Я сам только узнал. Главный удар держали втайне даже от своих. Не дай бог, затесался предатель, и все насмарку! Ведь у миротворцев тоже есть СВЧ-оружие. Удар хотели нанести еще вчера, но потом пожалели пленников. Короче, решили сначала нас освободить. – Дрюн достал из-за уха сигарету, жестом предложил Косте (тот помотал головой), прикурил и затянулся. – Сначала меня освободили с Бурым, теперь вот тебя. Ты ведь был главным отвлекающим звеном. А другая уральская группа прибыла на двух БТР с излучателями. Ваша доядерная разработка. Правда, с компактными источниками питания помогли китайцы. Короткие мегаваттные импульсы выводят из строя натовскую технику. А сами пиндосы, как в микроволновку сунутые, – хватаются за головы и крутятся юлой. Вот мы и мочим их, тепленьких. Тут, конечно, фактор неожиданности сработал. Они на твоей «Минипе» зациклились, а их совсем с другой стороны. Иначе бы защитились.
Дрюн снова жадно затянулся. Костя приосанился и попытался вылезти из машины. Канонада усиливалась.
Штаб движения сопротивления города Самары располагался в конторе одного из заброшенных машиностроительных заводов. Сюда Костю привезли на той самой «Калине». Помимо Кости в юркой машине приехал, естественно, Дрюн, а также, собственно, водитель – малой чудак с косыми глазами, частенько отпускавший глупые на взгляд Кости шуточки. («Обалдеть, как пиндосов потравили дихлофосом!») И еще молчаливый парнишка лет восемнадцати, смуглокожий, с торчащими из-под летней кепки смолистыми кудрями, увлеченно потиравший в пути маслянистой тряпочкой автомат АК-74.
С Катей распрощались у разбитого «Хаммера». Былых охранников Кости увели в подкативший «уазик». Труп Майка оставили охлаждаться в его драндулете. Друзья Дрюна на задрипанном китайском джипе, черном «Great Wall», подъехавшем вслед за «уазиком», пообещали доставить Катю домой, «пока не вызовут в штаб на допрос». У Кости в момент прощания потяжелело в груди, ему вдруг стало жалко отдавать девушку под крыло каких-то сорванцов. И эта неожиданная ревность смешалась с потаенной досадой на глупое прошлое, на то жаркое лето, безвозвратно потерянное, на то, что эти зеленоватые, как давняя морская отмель, глаза теперь уже точно исчезнут из его жизни навсегда. «Дядька Костька, а у тебя в ушах песок!..»
Какое-то время они молча смотрели друг на друга, и вроде бы кто-то хихикнул за спиной, и Костя поймал в зелени ее глаз едва уловимый грустный лучик – быть может, так же вспыхивает порой звезда на черном небосводе, – в лучике том проскользнуло одновременно все и ничего. Были в нем и мимолетная печаль, и ощущение прошлого, и сожаление, и зуд утраченного отрочества, и неизбежность, и невозможность будущей встречи.
– Спасибо тебе… За все, – пробормотал он.
И погладить бы ее растрепанные локоны, прикоснуться к этой царапине на идеально гладкой щеке, поцеловать в тонкие детские губы, до сих пор детские.
– Не стоит благодарности. – Глаза Кати спрятались. – Прощай.
«Ну и правильно, ну и черт с тобой! К чему эти ненужные порывы? Люди приходят и уходят, они касаются меня своими крыльями и улетают. А я остаюсь один. Навсегда». – Он проводил ее взглядом.
Девушка села в джип, стриженный ежиком молодчик захлопнул за ней дверь, с самодовольной улыбочкой подмигнул Косте с Дрюном, мол, все будет нормально…
Теперь, когда Костя в сопровождении Дрюна шел по длинному коридору конторы, он с упорством отгонял от себя эту запавшую сцену.
Командование сопротивленцев заседало в актовом зале, куда, собственно, Дрюн и завел Муконина. Посреди просторного помещения были составлены столы, вокруг которых озабоченно сновали, как на выборах, люди в разных прикидах. На стене висела огромная панель, на которой изображалась интерактивная карта Поволжского мегаполиса. Там, где мощная река выгнулась дугой, изнутри к ней прилип этот странный город, как будто его зарядили в струну лука, чтобы выстрелить на запад. Окрестности Самары были раскиданы по изгибу Волги и поодаль, как грибы на поляне после дождя. В разных районах на карте мелькали огоньки – зеленые, красненькие, с разной частотой и густотой.
– А это наши группировки и возможные места пребывания миротворцев, – пояснил Дрюн, заметив Костино любопытство относительно карты.
По дороге в штаб Дрюн рассказал, что, когда их всех повязали, Костю с Борой сразу отвезли в другое место, а Бурого и его, Дрюна, препроводили в какую-то «шарагу» и посадили в камеру. Это уж потом они узнали, что Костя попал в натовский госпиталь, а Бора умер в дороге, не приходя в сознание. А сначала их даже пытали, пробовали вводить в кровь какую-то пакость, но у них на все случаи были зашиты в организме антидоты – по крайней мере, так медики сопротивленцев говорили. Ну а про то, что удар будет с помощью генераторов, они даже сами поначалу не знали. Только уж сегодня, когда освободились… Это вот Коршун, то есть генерал Слапковский… Он, конечно, извинится: простите, мол, ребята, и все такое, но так было нужно, а вы выполнили свой долг перед Родиной. Так что и ты, Костян, выполнил свой долг перед Родиной. И если б не мы, не наше прикрытие, наведшее миротворцев на ложный след, то, может, и не было бы ничего нынче.
Коршун сидел за отдельным столом, в глубине зала, и Дрюн первым делом подвел к нему Костю и представил.
Это был типичный человек, похожий на тех генералов, которых Костя видал в доядерное время. Тех самых, какие воевали с чеченскими террористами и грузинскими агрессорами. Боевой генерал в камуфляжной форме без знаков отличия, упитанный невысокий человек, со взглядом, как у коршуна, то есть с густыми смолистыми бровями, чуть выдающимися вперед, и спокойными карими глазами, в которых хранилось то цинично мудрое выражение, какое вырабатывается многочисленными годами службы на первых фронтах. Ладонь Слапковского в рукопожатии оказалась большой, теплой и шершавой.
– Молодец, сынок! – басистым голосом отметил генерал. – Эта маленькая победа – твоих рук дело.
И уже после кто-то достал разведенный спирт, по-военному, во фляжке, и разлили по пластиковым стаканчикам, и, выпив, Коршун отвел Костю в сторонку.
