казны на горы полезного серебра и достававшими для меня вещи, по другим каналам недоступные и по цене, которую я мог себе позволить. Внезапно в Городе появились люди, которые, казалось, не обращали внимания на то, что я выглядел не так, как следовало бы. Так я смог добиться повышения в звании, дослужиться до полковника инженерных войск. Я провел много времени у него дома. Всякий раз, когда я бывал в Городе, он подбивал меня оставаться с ним, не желая и слышать о том, чтобы я селился на постоялых дворах или в гостевых казармах. Но у него всегда было хлопот невпроворот, и я оставался дома с его женой. Довольно приятной, как я уже сказал, женщиной – и я думаю, ей нравилась моя компания.
Иногда, сказала она мне, мне снится сон. Я смотрю, как он дерется на Ипподроме – и вдруг оказываюсь там, внизу, и это я сражаюсь с ним. И я пытаюсь объяснить, что я не гладиатор, а женщина, что женщины не бойцы, но на мне шлем, он заглушает мой голос, и никто меня не слышит. Поэтому я пытаюсь сказать ему, что это я, его жена, но он тоже меня не слышит – и продолжает атаковать меня, колоть и рубить наотмашь, и каким-то чудом я даже отбиваю все эти удары, хоть и понимаю: долго против него мне не выстоять. И в то же самое время я – на трибунах, я подзуживаю его. Хочу, чтобы он победил, хоть и знаю прекрасно, кто там, за забралом. А потом он на долю секунды теряет бдительность, и я вижу брешь, и заношу руку, чтобы ударить его, хотя и знаю – если он умрет, я тоже…
– И что дальше? – осторожно поинтересовался я.
– Вот тогда-то я и просыпаюсь, – сказала она. – Лежу без сна, слушаю, как он дышит, – и все уходит, кроме чувства, будто я сделала что-то по-настоящему плохое, что-то очень страшное.
Я чем-то отвечал ей на это – уже не помню, чем именно.
– Я ненавижу его, – говорила она, – и хочу, чтобы он умер.
– Ты же не всерьез, – говорил я. – На самом деле он неплохой человек. Он мой друг.
– Вот ты и спи с ним тогда, – парировала она.
– С этим что, какие-то проблемы? – уточнил я. Не то чтобы меня это все касалось.
– Отчасти, – сказала она. – От него у меня по коже мурашки бегут. Как от паука, что ползет прямо по лицу.
Сичель-Гаита, жена Огуза, оказалась не просто смазливой девицей. Я недооценил старого друга, предположив, что он выбрал ее только из-за внешности. Она была умна и проницательна, смешлива и остра на язык. Когда она подпирала рукой подбородок и вся обращалась в слух, собственные слова переставали казаться мне глупыми и я будто бы даже осознавал, что на самом деле бываю и мудрым, и храбрым. Припоминаю, что много говорил о протяжке мостов, – и клянусь, она ловила каждое мое слово.
Но все было в порядке, так как Огуз всегда находился неподалеку, и я был счастлив отыгрывать роль его маленького друга, его ручной мартышки. Ничего важного мы с ним не обсуждали, а внимание его жены служило лишь жестом банальной вежливости. Но вот настал момент, когда солдат в блестящей кирасе отодвинул полог шатра и позвал Огуза по какому-то срочному вопросу.
– Я на минутку, – заверил он, и я остался наедине с женой лучшего друга. Снова.
Секунд десять Сичель-Гаита хранила неподвижность и покой. Но потом она подалась вперед и произнесла, понизив голос:
– Ты же его друг – неужели не можешь его образумить?
* * *
– Ты его жена, – помню, сказал я ей. – Неужели не можешь его образумить?
– С чего ты решил, что оно мне нужно? – Она прищурилась. (Айхмалота тогда чуть не победили на арене. Кончилось тем, что умер гладиатор, выступавший против него, но и сам мой друг тоже чуть не умер.
– Тебе пора завязывать с боями, – сказал я ему, когда навещал в больнице. – Ты уже всем и так доказал, что бесстрашен.
Айхмалот только ухмыльнулся в ответ.
– Но мне нравится биться, – ответил он.
– Как может нравиться занятие, где постоянно приходится убивать? – спросил я, про себя добавив: «Как это вообще хоть кому-то может нравиться?»
Он ухмыльнулся еще шире и сказал:
– Если мужчина устал убивать, значит, он устал от жизни.)
– Не могу дождаться, – говорила она, – когда его дружки придут с арены, все такие торжественные, и сообщат – всё, его больше нет. Я, конечно, поплачу, потягаю саму себя за волосы – это же нормальная реакция вдовы, не так ли? – но, когда они уйдут, я запою и пройдусь колесом по комнате. Мысль о том, что рано или поздно такое случится, только и держит меня на плаву.
– Ты же не всерьез это говоришь? – спросил я.
Она не ответила.
– Он мой друг, – произнес я тогда, и она кивнула.
– Ты очень предан, – сказала она. – Он твой друг, и поэтому ты на его стороне – что бы ни случилось. Это замечательное кредо. Я тебе завидую, Орхан.
Третий вечер подряд я проводил с ней. Айхмалот лежал в больнице.
– Присмотри за ней, пока меня штопают, – сказал он. – Тогда будешь настоящим другом, Орхан.
Действительно. Я выполнил его просьбу – но по совершенно другой причине. Чужие жены. Настоящий друг придумал бы отговорку и уехал в Ольбию.
Впервые я влюбился в возрасте тридцати четырех лет. Любовь похожа на детскую болезнь – подхватишь ее рано, большого вреда она не причинит, зато потом у тебя иммунитет. Но если эта хворь охватит вас в зрелых летах – побочные эффекты стоит ожидать самые серьезные.
Итак, в тот вечер, когда мой лучший друг был в больнице Гильдии, мы с его женой совместными усилиями придумали, как избавиться от него навсегда. Убийство, решили мы, было не в нашем стиле: слишком рискованно, и ни один из нас не сможет спокойно жить без страха быть раскрытым. Кроме того, учитывая род деятельности Айхмалота, в убийстве не было необходимости. Все, что мне требовалось сделать, – отыскать для Зеленых чемпиона-новичка, кого-то действительно достойного. Трудна ли такая задача?
Не особо, но у меня ушло на все про все восемь месяцев. Его звали Бестиалис (я не шучу), и я впервые встретил его, когда сержант предъявлял ему обвинения в потасовке с нанесением тяжких телесных повреждений товарищу-солдату. Чуть позже он прогремел на весь полк тем, что откусил ухо офицеру. Тогда я пришел к нему в карцер и сказал: ты
