не создан для инженерных войск, сынок, но скажи мне, что думаешь о карьере на арене? И его глаза тут же загорелись. Он сказал, что всю жизнь мечтал стать гладиатором, но нигде не мог найти человека, который порекомендовал бы его, – о да, даже для вступления в Тему нужны связи. И я ответил ему: знаешь, есть одна идейка…
Бестиалис сделал самую головокружительную карьеру в истории Ипподрома: всего за двенадцать недель – от новичка без имени до чемпиона Зеленых. Он прошел тридцать шесть боев, победил во всех – и все тридцать шесть раз буквально разорвал оппонента на куски. Когда пришел его черед биться с Айхмалотом за звание, на трибунах негде было и волосу упасть – болельщики всю ночь стояли в очереди от самых Южных ворот, чтобы на этакий матч попасть. Меня там не было. Не люблю такие развлечения.
К тому времени она уже умерла при родах. Отцом был не Айхмалот, хотя мой дорогой друг этого не знал.
Помню, как он сказал мне перед тем, как отправиться на самый важный в его карьере поединок:
– Если со мной что-нибудь случится, ты позаботишься о малютке Айхме, ведь так? Для меня она значит все. Ты же мой друг, Орхан. Ты хороший друг, я знаю, на тебя можно положиться. Бестиалис продержался против него где-то две минуты. Айхмалот покинул арену без царапинки. – Он сказал мне потом, что в таких схватках очень помогает, если тебе взаправду плевать, выживешь ты или нет.
Он продержался еще двадцать шесть боев, а на двадцать седьмой как-то умудрился подвернуть лодыжку – в самой середине до глупости вычурной вольты – так, кажется, называются такие развороты. Выпендривался, потому что был любимчиком публики. Такие трюки всегда поддерживали радостными воплями с трибун, и так же они поддерживали его убийцу. Фаворитизм чужд болельщикам – кто бы ты ни был, они оценят искусный бой.
В тот день я ненавидел их всех. Если бы город тогда осаждал враг, я бы открыл ворота не задумываясь. Пока мой друг лежал ничком на арене в луже собственной крови, его убийцу носили на руках. Ну что ж. Бестиалис был на моей совести, как она. Единственная женщина, которую я любил, и тот факт, что я убил ее не ножом, не играет роли.
* * *
– Ты его друг, – повторила Сичель-Гаита. – Так образумь его.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы привести мысли в порядок.
– Если он тебя не послушает, то у меня-то какие шансы?
Она посмотрела на меня словно на идиота.
– Ты действительно не понимаешь? Ты для него значишь всё. Только ты и уцелел из всего того, что у него отняли. Он это видит так – произошло страшное бедствие, в живых остались только двое. Ты и он. Все другие не имеют значения, они не в счет, они – пешки, а не настоящие люди. И я подумала – если ты серьезно поговоришь с ним…
Я был слишком ошеломлен, чтобы здраво соображать.
– Я ведь попытался. Но это сложно. К тому же я с ним согласен, что удваивает сложность.
Хорошей службы мои оправдания не сослужили.
– Тогда открой эти дурацкие ворота и дай уже ему победить, – сказала она. – Ты же понимаешь, что рано или поздно он победит? Так всё хотя бы закончится быстро, и тогда все выдохнут. Меня ужасно запугал и утомил этот поход. Не знаю, сколько еще могу выдержать.
– Мне очень жаль, – ответил я. – Не думаю, что я могу так поступить.
– Что ж. – Она вздохнула. – В таком случае нам придется убить его.
– Но зачем мне это?
Хорошего впечатления я не производил.
– Даже не знаю. – Она притворно округлила глаза. – Может, чтобы закончить войну одним ударом и спасти свой глупый Город от уничтожения? Это единственный выход, ты хоть понимаешь?
– Он мой друг, – тупо повторил я. Конечно, она не знала, что я произносил эти слова и раньше.
– Расставь уже приоритеты. Выбери между ним и Городом. Сохранить всё и сразу не получится – это и ослу очевидно. Мне жаль, но такова жизнь.
Я посмотрел на нее. Какая-то глупая и жалкая часть меня цеплялась за надежду на то, что все это – хитрый маневр, испытание на верность: предам ли я своего друга в угоду красавице и ради спасения Города? Но я видел – она не шутила. Потрясающее умение работать с людьми. Она всегда ясно давала понять, чего хочет.
– Почему бы тебе не оставить его, – спросил я, – если с ним такая тоска?
Сичель-Гаита тихонько рассмеялась.
– Нельзя просто уйти от такого человека, – сказала она. – Я и пяти шагов не пройду. Не пойми меня превратно, я привыкла к таким мужчинам, как он, и по большей части мы прекрасно с ним ладим. Но с тех пор, как мы прибыли под эти стены, все изменилось. Он одержим, и я не могу его больше выносить. Все равно что жить с полоумным – пробовал когда-нибудь? Земля уходит из-под ног, воздуха не хватает, одна только перспектива проснуться завтра гнетет – вот каково это. Так что – либо Город должен погибнуть, либо он. Я бы предпочла, чтобы это был Город, – хотя лучше всего было бы, если бы он просто бросил эту дурацкую затею. У его ног весь мир, и торчать здесь – смешно. Но он не сдастся. Это не в его вкусе.
Она была очаровательна. Слушая ее, я переставал замечать, как она выглядит.
– Это только вопрос времени, – сказал я ей, – и ты сама так сказала. Неужели ты не можешь потерпеть до тех пор, пока Город не падет? Всяко лучше, чем мужеубийство.
По лицу Гаиты отчетливо читалось: стоило догадаться, что от тебя сочувствия не дождешься.
– Честно говоря, нет, – ответила она. – Я его знаю. Он хочет дать тебе шанс. Много шансов. Если ему и придется драться с тобой, то только со связанными за спиной руками. Это растянется на долгие-долгие месяцы, а терпение у меня почти закончилось. Давай, действуй, я сделала тебе предложение. Второго шанса не будет.
– Дай мне время подумать, – попросил я.
– О, ради всего святого! – Она явно с трудом сдерживала гнев. – О чем тут думать?
Вскоре после этого Огуз вернулся. Я никогда в жизни не был так рад кого-то видеть.
* * *
Чем больше кто-то хочет произвести на меня впечатление, тем сильнее я нервничаю. Меня буквально выводил из себя этот дорогой гостевой шатер, куда Огуз меня поселил. Кожа зудела от прикосновения дорогих шелковых простыней, от надушенной
