и спустилась с крыльца. Настороженно посмотрела на Рамину, сидящую в седле, затем снова перевела взгляд на Эйдена. Кати побледнела, а затем бросилась к нему и схватила его за руку.
– Господин… но как?! Все думали, что вы мертвы.
– Предчувствие тебя не обмануло, Кати. Я действительно мертв, – тихо ответил Эйден, прикоснувшись к белой маске.
Внутри Эйдена ждало печальное зрелище. Некогда богатый дом, где он жил, превратился в разрушенный и продуваемый всеми ветрами склеп. Со стен исчезли дорогие ковры, не было картин из Лараха и Кагры, пахло пылью и старостью. Эйден шел за Кати, а следом за ним, держась рукой за стену, следовала Рамина. Ноздри девушки широко раздувались, словно она пыталась понять, где находится. Кати, идя впереди, негромко говорила. Эйден молчал, слушая её.
– Давно уже, господин Эйден… Кого Лас прибрал, кого Тос, – она покосилась на белую маску и, осенив себя защитным знаком, вздохнула. – Когда вы пропали, все, как с ума посходили. Отец ваш, Доввен, сам не свой был. В комнатке вашей-то погром…
Эйден молча кивнул, догадываясь о последующих словах Кати.
– А госпожа Элама… Госпожу хворь одолела. Не ела, не пила, все вещи ваши в комнатке перебирала. Ставт тогда у сарая старого кровь нашел и следы. Да и госпожа Бронна, – Эйден напрягся и сжал кулаки, но женщина этого не заметила, – говорила, что ночью слышала, как собаки у сарая брехали. Мы ж думали, что украли вас, господин. Господин Доввен всех поднял, из Лараха сама десятка императора приехала, да так ничего и не нашла. Сказали только, что не крал никто никого. Мол, вы, господин, сами сбежали, потому как в город с отцом переезжать отказались…
– Моя мать, Кати, – перебил её Эйден. Женщина, почувствовав лед в голосе, поежилась.
– Тут она, господин Эйден. Только мы с ней и остались…
Эйден отодвинул Кати в сторону и вошел в комнатку, которую освещала еще одна масляная лампа. Внутри было прохладно, в углу стояла знакомая кровать, аккуратно застеленная. Рядом с кроватью на резном, пусть и подпорченном временем и сыростью тяжелом стуле сидела маленькая, сморщенная старушка. Она не пошевелилась, когда Эйден вошел в комнатку. Не пошевелилась, когда он подошел вплотную и опустился перед ней на одно колено. Не пошевелилась, когда он прикоснулся пальцами к её иссохшей руке – маленькой и хрупкой. Но Эйден все равно увидел боль во взгляде. Страшную боль, сбежавшую в виде двух маленьких слезинок по морщинистой щеке старушки.
– Она давно не двигается, господин, – виновато протянула Кати. Но Эйден и так это понял. Он увидел то, что не видели другие. Его мать, Элама, была полностью парализована. Он осторожно прикоснулся к болевой точке на руке и легонько надавил на неё указательным пальцем. Зрачки матери на миг расширились, заставив его грустно улыбнуться. – Ничего не…
– Она все чувствует, – снова перебил он Кати. – Чувствует холод, голод, вонь и боль. Чувствует… Расскажи мне, Кати. Расскажи мне всё. И постарайся ничего не упустить.
Кати говорила долго. Иногда прерывалась, чтобы поплакать, но Эйден не торопил её. Понимал, что она давно уже не веселая, вечно смеющаяся девушка, а уставшая и изможденная женщина, чьи лучшие годы остались позади и вместо них одна лишь боль и одиночество. Рамина тоже не вмешивалась. Она сидела возле окна, задумчиво покусывая губы и теребя бусины своего браслета на левой руке. Иногда вздрагивала, услышав сухой и скупой вопрос Эйдена, и вздыхала, когда Кати начинала говорить.
– Проклятье пало на этот дом, господин Эйден. Когда вы пропали, все к Тосу в задницу покатилось, – всхлипнула она и, поняв, что сказала, хлопнула себя по губам.
– Тебе нет нужды меня бояться, Кати, – мягко ответил Эйден, взяв её за руку. – Я знаю, кто я. Ты знаешь, кто я. Говори. Я хочу знать все, иначе я отправлюсь добывать ответы так, как умею.
– Да, господин. Так… Это. Господин Доввен первым к Ласу отправился. Все с госпожой Бронной ругался, порой кидать тарелки начинал, а однажды за сердце схватился, упал и так и не поднялся. Проводили его, как полагается. Костер возвели, вещи положили… Госпожа Элама и так сама не своя была, а тут и вовсе ей худо стало.
– И тогда дело отца в свои руки взяла Бронвен, – закончил за Кати Эйден.
– Да. С размахом взялась она за дело-то, господин. Не успел костер господина Доввена остыть, а она уже в Ларах уехала. Когда вернулась, то все отсюда забрала. Лютовала шибко, господин Эйден. Ставта, конюха нашего, до смерти исхлестала, когда он слово поперек сказал. Илана вступилась было за старика-то, да госпожа Бронна её милости лишила, платье порвала и своим слугам отдала. Утром Илану на воротах нашли, господин Эйден. Не выдержала позора… Зиму госпожа Бронна в поместье провела. Да, как сказать, провела… Все из дома убирала, скотину продала, а деньги все в Ларах отправила. В ночь перед отъездом, она с госпожой Эламой говорила. О чем не знаю, да только утром госпоже совсем худо стало. Мы с Ани в её комнату зашли, а она, бедная, на полу лежит. Бледная и не шевелится. Ани сказала, что прокляли её, как и все поместье.
– Проще поверить в проклятье, чем увидеть правду, – буркнул Эйден, сидя в ногах матери. Он поднялся и, склонившись, внимательно изучил лицо Эламы. В её глазах все еще была боль, но Эйден видел и мольбу. Обойдя её, он так же внимательно изучил и шею. – Вот оно что…
– Что? – испуганно спросила Кати, сжимая руки. Рамина обеспокоенно вертела головой, не понимая, что происходит. Но девушка понимала, что сейчас не лучшее время, чтобы задавать вопросы.
– «Житие великого Парра», – горько усмехнулся Эйден. – Любимая книга Бронвен. Страница тридцать шесть. Великий Парра владел особым умением и особым инструментом. Длинной и острой спицей, тонкой, как волос, и твердой, как закаленная сталь. Ей он пробивал кожу и доставал до нерва. На Лабране мы зовем это место узлом вечной неподвижности. Поврежденный нерв превращает жертву в овощ. Жертва все видит, все слышит, все чувствует, но не может ничего сделать. Ни прознести слово, ни шевельнуть пальцем, ни моргнуть.
– Я увлажняю ей глаза, господин Эйден. Так часто, как могу, – словно извиняясь воскликнула Кати. Эйден поднял руку, и она замолчала.
– Бронвен тоже знала об этом узле. Прочла в любимой книге. Раздобыла спицу… и оставила еле заметный шрам на шее. Точку. Между вторым и третьим позвонком. Если правильно задеть нерв, жертва со временем вернет подвижность. В ином случае изменения необратимы. Но здесь все изначально сделали
