Закончив этот рассказ, финн неожиданно для всех разрыдался. Мне было очень неприятно смотреть на эти истеричные слёзы, обильно смочившие лицо здорового мужика. Я приказал Шерхану отвести пленного в наш зиндан. Под опеку обозников Бульбы. Когда он вывел пленного, я чуть ли не вслух подумал:
— Ну и ни хрена себе! Вот тебе бабушка и Юрьев день. Это что же получается? Один точный выстрел Якута, и всё – дело в шляпе. Надо же, как всё удачно вышло. Да! Кирюшкина обязательно представлю к самой высшей награде. Ничего не скажешь, заслужил мужик. Можно сказать, всю нашу "мельничную" братию спас.
Я ничуть не сомневался, что эпизод с гибелью финского снайпера непосредственно связан с нашим дневным боем. Постепенно все мои мысли вернулись на грешную землю. В голове возник конкретный вопрос – каковы наши дальнейшие действия? Посмотрев на сидевшего рядом Курочкина, я произнёс:
— Ну что, Ряба? Придётся тебе вместе со мной ещё раз прокатиться до того места, где вы встретили финнов. И ещё – подымай-ка своё снайперское отделение, они поедут с нами. Нужно будет на краю предполья посадить снайперов. Пускай немного пощиплют финнов, заодно обозначим, что русские уже заняли всё предполье, и что сюда нельзя, здесь кусаются. А то у них там до хрена скрытых проходов, могут к нам направить своих диверсантов. Остальные пускай пока отсыпаются. Всей ротой туда не пойдём, от этих финнов всего можно ожидать. Опять могут какую-нибудь каверзу учинить. Может быть, днём, когда сапёры всё проверят, и передислоцируем наши роты, а пока нужно хорошенько разведать передний край финнов. Да, кроме снайперов, захвати ещё и расчёт ручного пулемёта. Пускай ребята огоньком тоже попугают чухонцев, да и снайперам, в случае чего, будет хорошая подмога. Всё, давай, а я пока буду облачаться в свой боевой наряд.
Согласно гукнув, Курочкин встал и вышел из теплушки.
Когда он вышел, я, разложив на столе свой автомат, начал его тщательно смазывать, готовя к предстоящей работе. Пришлось заняться и автоматом Шерхана – он так и не научился грамотно его разбирать и смазывать. Когда Наиль пришёл, мы вместе с ним набили патронами пустые магазины и уложили их в разгрузочные жилеты. После чего попили чаю, перед этим легко опустошив по банке тушёнки. Закончив все эти необходимые дела, оделись и вышли из теплушки. На улице я успел даже перекурить, до того, как появилась группа красноармейцев, возглавляемая Рябой. Коротко объяснив им наши задачи, я дал команду, и мы, колонной во главе с Курочкиным, покатили в сторону финского укрепрайона.
Начало светать, и уже можно было хорошо рассмотреть, находящиеся по обеим сторонам нашей лыжни, оборонительные сооружения этого предполья. И это чудо инженерной мысли, предназначенное для успешной борьбы с превосходящим тебя противником – бросили без всякого сопротивления. Я уверенно шагал вдоль него на лыжах и думал:
— Да! Если бы я со своей ротой сидел в обороне в этом предполье, то спокойно бы отбился от целого батальона егерей. Они бы целый год пытались нас выдавить с этих позиций, но, в конечном итоге, с разбитой сопаткой и в большой печали были бы вынуждены удалиться в свою Лапландию – гонять оленей, и, там, забившись в чум, впали бы в полную тоску, опустившись в беспробудное финское пьянство. А как финны любят горячительное, я знал. По сравнению с ними – нашего самого горького пьяницу запросто можно было назначать председателем общества трезвенников. Финские власти об этом прекрасно знали и поэтому всячески боролись с пьянством, ведущим к деградации нации. Раньше, в обычной мирной жизни, в отличие от Финляндии, дешёвую водку в наших магазинах можно было кушать хоть попой – её было полно. Но народ эту заразу практически не употреблял, так, если только на праздники, или на дни рождения. Правда сейчас, когда смерть подстерегала красноармейца за каждым углом, да и быт был неимоверно тяжёл, никто не отказывался от водки. Чтобы хоть как-то облегчить душевные переживания, народ начал употреблять это чудодейственное зелье. К тому же, практически официально, каждому бойцу полагалось по сто грамм водки. Любому человеку под давлением пресса военных невзгод было трудно удержаться от употребления этой гадости. Принял на душу сто грамм, и все трудности сразу как-то притушёвывались, становилось не так страшно. Я замечал, что некоторые бойцы, быстро привыкнув к этой гадости, уже сами выискивали любые возможности, чтобы раздобыть дополнительную дозу водки. Если бы мне дали волю, я бы за Можай загнал этих любителей горячительного. Они бы у меня, вместо принятия стакана, побегали бы лучше лишний раз в полной боевой выкладке по полосе препятствий. Я бы, вообще, любое употребление водки в армии запретил. Этот допинг только мешал нам воевать. После употребления алкоголя, организм бойца уже не мог адекватно оценивать надвигающуюся опасность и правильно на неё реагировать. Так что, я искренне считал, что водка – это зло, но бороться против линии партии было невозможно.
Когда я начал размышлять о том, как же, привыкшие ежедневно употреблять не мене ста грамм водки, будут жить в мирной жизни, вернувшиеся с войны солдаты – наша колонна остановилась. Оказывается, мы уже миновали предполье, и вышли к тому месту, где ребята Рябы, захватили пленного. Я посмотрел на часы, с момента нашего отправления прошло меньше тридцати минут. Время было 6-10. Уже можно было разглядеть в бинокль окружающую местность. Я выехал вперёд и, встав за толстую сосну, минут пятнадцать разглядывал, представший во всей своей грозной красе – Хотиненский укрепрайон.
Чем больше я рассматривал эти укрепления, тем тяжелее становилось у меня на душе. Чтобы преодолеть хотя бы несколько километров этих сплошных, проволочных заграждений, рвов, минных полей и многочисленных дзотов и дотов, нужно положить не одну тысячу жизней русских солдат. Кроме этого, требовалось засыпать эту местность несколькими эшелонами тяжёлых снарядов и авиабомб. Финны, строя этот укрепрайон, явно поработали на совесть. Самое плохое, что при штурме этих укреплений не поможет никакой военный гений – любые маневры здесь бесполезны. Только тупой штурм в лоб – на пулемёты и орудия, спрятанные под толстым слоем железобетона. Если в предполье и можно было исхитриться и достать финна с тыла, то здесь это было невозможно.
Однако, сделав такие печальные выводы, мой мозг не успокоился, а упорно продолжал искать выход из сложившегося тупика. Я понимал, что, скорее всего, первыми на приступ этих укреплений пойдём именно мы. И первым, кто останется висеть замёрзшим трупом на этих проволочных заграждениях, буду я, а вместе со мной и мои ребята. Чтобы как-то избежать такого будущего, оставалось одно – пытаясь проникнуть вглубь укрепрайона, хоть как-то обезопасить себя, воспользовавшись информацией, полученной от пленных егерей. Я понимал, что ниточка эта очень ненадёжная, информация не проверена. А, с большим трудом выпытанное у пленного финна слово «Кондопога», это, возможно, никакой вовсе и не пароль для прохода через укрепрайон. Это, вполне вероятно, мои личные измышления и подгонка случайно полученной информации под желаемый результат. Вполне можно было ожидать, что, даже найдя в дупле телефон и позвонив с него финнам, можно дождаться не проводника, а несколько неприятельских снарядов, или мин на свою самоуверенную голову. Но в такой ситуации приходилось хвататься даже и за такую тоненькую соломинку, как непроверенная информация. Она давала хоть и призрачную, но, всё-таки, надежду.
