Очнулся он оттого, что в лицо светило луна, яркая даже сквозь тонированное стекло. В тело будто кто-то налил свинца — в руки, в голову. Очень болели пальцы, перепачканные чем-то липким, мерзко пахнущим. На передней панели светились зеленые и красные огоньки, стрелки циферблатов. И лампочка, освещавшая внутренность открытого бардачка. Юс наклонился вперед, протянул дрожащую руку. Пошарил. Вытянул длинное кожаное портмоне. Потом небольшой пистолет. Пистолет выронил и долго нашаривал его между сидений. Поднял, кое-как вытер о сиденье, сунул в карман. В портмоне оказались деньги и ворох карточек.
Парень справа сидел, перегнувшись вдвое, уткнув лицо в колени. Юс тронул его спину рукой. Оперся локтями. Парень вдруг сдвинулся с места. Юс отпрянул назад, дрожа. Замер. Но парень больше не шевелился. Тогда Юс, снова опершись локтями, нашарил ручку, надавил, оттолкнулся ногой — и вывалился наружу, больно ударившись плечом о бетонный бордюр. Встал, захлопнул за собой дверцу и, шатаясь, побрел прочь.
Он прошел до старого кладбища, около него пересек трамвайные пути, прошел сквер, потом по набережной, под мостом, у каскада, до дикого ивняка, там, где река делает излучину, огибая корпуса машиностроительного завода. В кустах этих он, споткнувшись, упал и тотчас же заснул. Проснулся он от холода около четырех утра. Кое-как встал, скривившись от боли в затекших ногах. Из кармана куртки вывалилось портмоне. Юс поднял его, раскрыл. Вынул деньги — вразнобой доллары, евро, рубли. Много. Начал было считать, но пальцы слушались плохо, не гнулись. Сунул деньги в карман. Напихал в портмоне земли, зашвырнул в реку. Помыл руки, плеснул пахнущей мазутом водой на лицо. И побрел дальше: вдоль реки, к железной дороге, через кусты вдоль путей — к вокзалу. На вокзал он пришел к шести утра, выйдя к платформам с восточной стороны. На четвертой платформе стоял 168-й, новосибирский скорый. Юс, кое-как отряхнув грязь с куртки и брюк, поднялся на вокзал и попросил в кассе билет до Новосибирска. Купейный.
Зайдя в вагон, он улегся на свою полку и тут же заснул.
Сергей Андреевич, заместитель начальника отдела семнадцать дробь «В», вошел в кабинет на третьем этаже желто-коричневого здания на проспекте в начале двенадцатого. Несмотря на утро, от Сергея Андреевича уже пахло хорошим, двадцатилетней выдержки украинским коньяком «Империал», конфискованным на границе вместе с машиной, его перевозившей, и распроданным задешево в пользу государства — главным образом, самим таможенникам и тем, кому повезло быть с ними в хороших отношениях. Сергею Андреевичу повезло. Он поддерживал много хороших отношений. Гордился их устойчивостью, прочностью и своей способностью сделать их такими. Секретарь, безусый аккуратный лейтенантик с холеным, без единого прыщика лицом, сказал строго: «Проходите. Вадим Вадимович ждет вас».
— Хорошо, Витя, — сказал Сергей Андреевич, тепло улыбнувшись. Он был в хороших отношениях и с лейтенантом, и с его папой, и с деканом факультета, где лейтенант учился, и даже с тренером спортзала, куда мама лейтенанта ходила бороться с расползающимся целлюлитом.
Сергей Андреевич прошел за двойные, карельской березой отделанные двери в просторный кабинет с длиннейшим столом и огромным, метр на полтора, портретом Президента напротив двери. На больших совещаниях хозяин кабинета сидел в кресле под портретом так, что голова, как орден, оказывалась на левом президентском лацкане. Но обычно хозяин выбирал место за уставленным телефонами рабочим столом, стоявшим слева от двери и скрытым от входящих высоким шкафом. Посетители, впервые попавшие в кабинет, нерешительно озирались по сторонам, никого не видя, — и нередко пугались, слыша за спиной благодушный голос. Хозяин любил свой голос: бархатистый, сочный, вкрадчивый, как урчанье большого сытого кота.
— Доброе утро! — сказал он в спину Сергею Андреевичу. Тот привычно вздрогнул. — Я вас не напугал?
— Доброе утро, Вадим Вадимович. Ну что вы, нисколько.
— Вы уж извините, если что. Да вы садитесь, — хозяин показал на второе кресло у стола. — Кофе хотите? С коньяком? У меня «Империал».
Сергей Андреевич чертыхнулся про себя.
— Да спасибо, не нужно. Я, знаете ли, уже выпил.
— Ну, как хотите. А я вот иногда чашек до двадцати в день выпиваю. Врачи говорят, вредно, за сердце побойтесь — а я все равно пью. Витя чудесно заваривает, так что зря вы отказались. А может, все-таки по чашечке?
— Уговорили, — согласился Сергей Андреевич, лихорадочно припоминая, кому было известно о том, сколько кто купил «Империала» и как распорядился с покупкой. Мелочь, конечно, — но хозяин любит подобные мелочи. Еще одна ниточка в поводок, за который можно в любой момент потянуть. Но ведь не за этим же позвал? Зачем тянет время?
— Витя, — шепнул хозяин в селектор, — два кофе, пожалуйста.
Не прошло и пары минут, как лейтенант принес на стальном подносике две стальные же чашечки — немецкой выделки, с двойными, — чтобы кофе не стыл, — стенками.
— Сахар? Сливки?
— Нет, ну что вы. Это почти преступление — сахар к такому кофе, — искренне признался Сергей Андреевич.
— А я вот преступлю на рабочем месте… капельку коньяку… вот, самую малость, чуть добавить в аромат.
Сергей Андреевич проводил глазами бутылку, силясь разобрать пропечатанный на этикетке номер партии.
— Ах, — сказал хозяин, отхлебнув глоточек из хрустальной крошечной стопочки.
— Да. Замечательно.
— Чудесно. Ну-с, теперь можно и о менее приятных вещах. У меня тут, — хозяин тронул пальцем лежащую на столе синюю папку, — отчет вашего начальства о произошедшем сегодняшней ночью. Прочитав его, мне захотелось получить кое-какие объяснения. И именно от вас.
— Пожалуйста. В меру моей информированности, конечно. Я в обследовании участия не принимал.
— Само собой, само собой… вы и на место происшествия явились почти через час после звонка, когда джип уже стоял в нашей мастерской.
— Меня разбудили. И добираться пришлось на своей машине.
— Вы так крепко спали?
— А почему бы мне не спать крепко? Я Юровцу доверял. И квалификации тех, кого он взял с собой. Третий отдел нас еще никогда не подводил. К тому же они знакомы со спецификой. Совершенно рядовая процедура.
— Доверяли Юровцу, — хозяин усмехнулся. — Конечно. Простите, но, если я не ошибаюсь, разве вы не обвиняли его в том, что работа с этим вашим… объектом — провалена?
Сергей Андреевич подумал, что начальник — трусливая сволочь. А если вдруг не он? Кто тогда? Сам Юровец? Или посадили на прослушку? Но из-за чего?
— Юровец был квалифицированным психологом, имел большой опыт работы с объектами. Успешной работы. И потому у него сложился определенный, скажем так, стереотип, — пояснил Сергей
