— Мессир Ронселен, — обрадовано захлопала в ладоши Анна, — вы, как всегда, дали просто великолепный совет. Дядя, награждайте же его скорее!
С ошеломляющей быстротой, с которой он делал, по-видимому, все, за что брался, герцог де Ла Рош распорядился принести в зал его регалии. После того, как приказание было выполнено, он дал команду Дмитрию опуститься на колени, и заставил его произнести слова вассальной присяги — омажа, которые из-за спины подсказывал де Фо.
Писцы получили распоряжение готовить пожалованную грамоту, а герцог и его гости вернулись к столу, за который Дмитрий сел как сир Димитрий Солари де Вази — так называлось переданное ему в ленное владение приморское селенье с прилегающими к нему землями.
Как выяснилось во время обеда, это имение раньше принадлежало бургундскому рыцарю, погибшему в последнем походе. Лен был пожизненным владением, не передаваемым по наследству, и мог быть отобран сюзереном в любое время за нарушение вассальной присяги. Присяга же эта требовала служить господину сорок дней в году, платить ему дань, и становиться под знамя в случае объявления войны.
Так закончилось это головокружительное путешествие. Несмотря на большое количество выпитого молодого вина, Дмитрий, трезво рассудил, что в эти смутные времена за столь быстрым взлетом может в любой момент последовать такое же внезапное и сокрушительное падение, и поэтому особо в душе не ликуя, отправился спать в приготовленные ему отдельные покои.
Сон, как ни странно, все не шел. Воспоминания о теле Анны, таком нежном и беззащитном, разгорячили его кровь. В столице империи он по нескольку раз в неделю захаживал к молодой вдове-гречанке, которая, за небольшую плату и защиту, всегда была готова искупаться с ним в бассейне, наполненном горячей водой, и пойти навстречу любым его желаниям.
Дмитрий встал и подошел к высокому стрельчатому окну. Внизу во дворе была обычная суета. Прачки несли парами большие корзины белья, конюх прогуливал по двору вороного дестриера, прекрасного боевого коня, который, видимо, принадлежал герцогу, или кому-то из его баронов. В дальнем углу двора солдаты в свете факелов играли в кости.
Неожиданно в дверь постучали. Даже не постучали, а скорее поцарапались.
— Входите! — сказал Дмитрий, не отходя от окна.
Дверь медленно отворилась, но лишь чуть, и через образовавшуюся щель непостижимым образом просочился маленький и толстый человечек с острыми оттопыренными ушами и мясистым носом. Человечек низко поклонился Дмитрию и неожиданно высоким фальцетом застрекотал, словно кузнечик:
— Добрый вечер, сир! Я прослышал, что Вази пожалован новому сеньору. Позвольте представиться, я Ставрос, тамошний управляющий поместьем. После того, как погиб наш господин де Меро, славный был рыцарь, местные жители изгнали меня — все по наущению их греческого священника — ведь моя мать, упокой господи ее душу, была еврейкой, и к тому же дочерью ростовщика Соломона, ну кто же любит ростовщика и его семью! Разве я виноват, что отец — глава рыбацкой артели, на третий год моей жизни утонул в море, и его родные выгнали меня с матушкой к деду Шломо! Сир рыцарь! Возьмите меня на службу. Не думаю, что у вас есть опыт управления поместьями, да еще, к тому же, у нас в Греции, а я там каждую козу по имени знаю, и буду служить только вам!
Слегка ошалев от причитаний толстяка, напоминавшего пивной бочонок на ножках, писклявый голос которого никак не соответствовал его облику, Дмитрий нетерпеливым жестом заставил посетителя замолчать.
— Как ты ко мне попал?
— С соизволения господина кастеляна, — снова запищал тот, — он у нас заведует сбором податей, и решил, что лучше бы я с вами поговорил. А то, чего доброго, воевать отправитесь, а там, упаси господи — толстячок истово перекрестился — и убить могут, а управителя назначить-то и не успеете. А крестьяне, эти, народ от роду вороватый, все и разорят.
— Так у тебя мать еврейка, — постепенно вживаясь в роль владетельного сеньора, поморщился Дмитрий. Воспитанный при венецианской фактории, он, вместе с гражданами республики святого Марка, питал инстинктивную нелюбовь к этим извечным конкурентам италийских торговых городов. Дмитрий был осведомлен, что по нравам этого народа, если мать была еврейкой, то ребенок признавался евреем, — стало быть, и ты еврей?
— Христианин, мой господин, христианин! — быстро ответил Ставрос, суетливо извлекая из-под рубахи нательный крест, размерам которого мог позавидовать епископ. Крещен по греческому обряду, и каждое воскресенье посещаю службу в храме…
— Ну и что это за Вази? — перебил его Дмитрий. Он решил не упираться в вопрос происхождения Ставроса, тем более, что судя по всему, переспорить его было невозможно.
— Это недалеко отсюда, мой господин. День пути по дороге в сторону Афин. Небольшой донжон, правда, в отсутствие господина де Меро и после моего изгнания изрядно разоренный, три оливковых рощи и одна тутовая. Четыре деревни — пастухи, хлебопашцы, крестьяне, ухаживающие за деревьями, рыбаки. Лен в прошлом году принес около семисот золотых иперпиров.
— Семьсот золотых? — Дмитрий был ошарашен названной цифрой. Еще месяц назад он получал у Балдуина пять серебряных марок в месяц, и считал, что для такого, как он, наемника это предел мечтаний.
— Семьсот тридцать, нет семьсот сорок, точно семьсот сорок! — после небольшой заминки поправился Ставрос, — так мне господин Кастелян сказал, — похоже, что растерянность Дмитрия он истолковал по-своему, — лен небольшой и небогатый, целиком с вами согласен, сир, но зато один из самых спокойных — как бы оправдываясь за свое бывшее хозяйство, пропищал Ставрос, — но теперь, после героической, не побоюсь этого слова, гибели нашего дорогого сеньора, там вовсю командует местный священник, отец Дионисос (да упекут его снова в монастырь, подальше от вашего лена), который оклеветал меня перед самим герцогом, обвинив в растрате — вот доходы и упали в три раза. Наш кастелян как узнал, что новый рыцарь пожалован Вази, сразу же меня к вам и отправил — ведь часть доходов вы отдаете, согласно вассальной присяге, герцогу.
Ставрос доверительно приблизился к Дмитрию, оглянулся на дверь, и продолжил, предполагая, что его писк будет воспринят как шепот, — этот Дионисос, да покарает его род господь наш справедливый, всемогущий — первый мздоимец на три дня пути окрест. Это он меня оболгал, и злословия всякие распространял, лишь бы верного управителя со свету изжить и доходы славного рыцаря де Меро, тьфу, то есть уже ваши, сир, присвоить, и его высочество герцога по миру пустить…
