я ребенок!
— Я тоже жду.
— Значит, и ты ребенок, Олесь! Так что ты мне начал рассказывать?
— А, — спохватился я, — видел ли ты в своих снах, что в Попо ты из очень бедной семьи? И живешь в трухлявом бараке?
— Я видел какой-то барак… Развалюхи разные… Но без подробностей.
— А здесь ты не просто ребенок, ты — золотой ребенок. Со своим личным водителем в четырнадцать лет.
— И что?
— А то, что непонятно, зачем тебе в Попо. Здесь у тебя все есть. И жизнь расписана: отчим, поди, позаботился, куда ты поступишь после школы, где работать будешь и так далее.
— Позаботился, — согласился Витька в темноте. — Он хороший отчим. Сам бесплодный, детей нет. Зато деньги умеет делать только так. Хочет передать мне весь свой бизнес, когда я вырасту. Ко мне относится, как к настоящему сыну… вроде бы. — Он вздохнул. — Наверное, я для него и есть настоящий сын.
Я крякнул и промолчал. Чуть не вырвалось: “И такого родителя ты бросаешь?”
Витька продолжил:
— Но… понимаешь, хоть здесь все зашибись, оно не настоящее.
— В смысле?
— Весь этот Скучный мир — не настоящий. Он как бы для галочки, понимаешь? Настоящая жизнь — это всегда спонтанность.
— О как, — удивился я. — А ты реально начитанный…
— Наслышанный, — поправил Витька. — Предпочитаю аудиоформат. Так вот. Спонтанность — это когда не знаешь, что будет через секунду. И самое главное, даже не знаешь, что выберешь сам. Это и есть свобода воли, когда ощущается истинный вкус бытия… Мы ведь с тобой почему сбежали из Вечной Сиберии?
— Чтобы примкнуть к Отщепенцам.
— А что такого было у Отщепенцев, чего нет у сиберийцев?
— Свобода, — догадался я. — Вечная Сиберия — это же тюряга самая натуральная, которая косит под государство.
— Вот и я о чем! Мы с тобой сбежали из тюрьмы. А теперь хотим повторить этот опыт.
Я вспомнил хриплые завывания певца зоновской романтики. Тюремные баллады слушают по всей стране…
— Сбежать из тюрьмы… — пробормотал я под нос. — Я вот в этом Скучном мире безработный и тоже не знаю, что будет через… ну, может, и не секунду, но в завтрашнем дне не вполне уверен. То есть некоторая спонтанность присутствует.
— Не присутствует у тебя никакой спонтанности, — лениво отмахнулся Витька и зевнул. — И выбора у тебя никакого нет. Ты или безработный, или вкалываешь за копейки — разве это выбор?
— Умеешь ты поддержать друга, — сказал я.
Но Витька уже спал.
Тогда и я закрыл глаза и настроился на сон.
***
ОБНАРУЖЕН ПОРТАЛ В АКТИВНОЙ ФАЗЕ
Я подскочил, продираясь сквозь сон. Мне снился нейроинтерфейс, заполненный иконками допартов сверху донизу, и я, восхищенный привалившим богатством, мысленно нажимал на них, чтобы выяснить, как работают эти новые допарты. Наверное, во сне нажал и на реальный допарт Дольмена… А может, он сработал сам по себе.
Я сел и подергал Витьку — тот не спешил просыпаться, дрых без задних ног.
— Вставай! Кажется, заработало!
Он что-то промычал. Я оглянулся на дольмен и отчетливо увидел, что вокруг древних камней сияет гало.
Портал включился!
— Что заработало? — хрипло спросил Витька, принимая сидячее положение и протирая глаза.
Я не успел ответить: световая аура вокруг дольмена замерцала, усилилась, задвигалась из стороны в сторону…
Никакое это было не гало и не аура, а свет двух или трех фонарей, дергающихся в руках бегущих к нам людей.
Слепящий луч ударил мне в лицо, и я сощурился. Донесся топот и хруст веток под чьими-то ногами.
— Вот он! — крикнул знакомый голос.
— А Витя где? — отозвался другой, незнакомый и встревоженный.
— Оба здесь, — сказал Матвей, приближаясь. Он продолжал светить мне прямо в лицо, и я не мог ничего разглядеть. — Руки, сука, вверх, псих ты конченный, или пристрелю!
Извилины у меня лихорадочно заработали, стряхивая остатки сна. Итак, Матвей избавился от моего заклятия — видимо, волшба долго не держится — и позвонил шефу. Тот прискакал самолично…
Но они не вызвали ментов, и у Матвея оружие… Это значит, что они намерены разобраться со мной лично, по-бандитски.
Ай да, Резчиков-старший, не совсем честным трудом заработано твое богатство! Следовало об этом раньше догадаться, когда я впервые узрел криминальную рожу Матвея.
Я приподнял руки, стоя на коленях посреди разворошенной постели. Со стороны все это выглядело, конечно, в высшей степени странно, и это слабо сказано. Чокнутый мужик похитил ребенка и заставил его спать посреди леса ночью…
— Папа? — удивился Витька, щурясь на свет, бьющий в лицо. — Я все объясню…
“Он называет отчима папой, — мысленно отметил я. — Неплохие у них, стало быть, отношения”.
— Что он тебе пообещал? — завопил Резчиков. — Что он от тебя хотел? Что он с тобой сделал?
— Да ничего он со мной не делал…
Я начал различать фигуру Матвея за сиянием фонаря. Близко он не приближался, наученный горьким опытом. В свободной руке держал предмет, напоминающий пистолет. И целился в меня.
— Башку бы тебе продырявить, извращенец ты вонючий, — процедил он. — Или колени…
— Стой, Матвей, — сказал Резчиков. Он появился сбоку от дольмена, продираясь сквозь заросли сухой травы. На нем был спортивный костюм, в одной руке он держал фонарь, в другой зажимал телескопическую дубинку, которой отодвигал упругие ветки кустарника.
Он не был похож на бандита. Холеный, интеллигентный, в очках в тонкой оправе, гладко выбритый, несмотря на повальную моду на щетину и бороды. Не слишком молодой, далеко за полтинник.
— Кто ты такой? — задал он мне вопрос, игнорируя попытки Витьки “все объяснить”. — И чего тебе надо от моего сына?
Я поджал губы, раздумывая, смогу ли заморочить сразу двоих. Силы-то полностью не вернулись. Наверное, все-таки смогу.
А если не смогу? Тогда мне будет очень невесело.
Как бы невзначай повернул левую руку так, чтобы Знак Урода был направлен на Матвея.
— Осторожно, шеф, — сказал Матвей, — я ж говорил вам: он гипнотизер какой-то… Я и сам не пойму, почему ему подчинялся. Будто заморочили…
Да, дружок, сказал я ему про себя, тебя заморочили.
Что-то подсказывало: пока я не вижу отчетливо Матвея, не могу подействовать Знаком Урода. Необходим зрительный контакт. Но пока фонарь светит прямо в рыло, ни о каком зрительном контакте речи нет. Надо бы заговорить им зубы и…
— Ты хочешь выкупа? — спрашивал меня Резчиков, не подходя близко, маяча где-то за пределами освещенного пространства, в центре которого замерли мы с Витькой. — И ты, Витя, почему ты его защищаешь? Что он тебе пообещал?
Витька молчал, не зная, видимо, как объяснить свои мотивы. На месте Резчикова я бы голову сломал, пытаясь угадать, что
