– А ты где будешь жить? – прошептала Лидка.
Лешка погладил ее по локтю:
– Я буду жить, наверное, вон в том доме… – Он услышал, как из строя напротив одного из бараков отзываются по-русски. – Не бойтесь, каждый вечер будем встречаться тут, вот на этом месте. Это можно? – Он посмотрел на охранника.
Тот кивнул – чисто человеческий жест – и уточнил:
– Только не здесь, а на той стороне. Здесь нельзя.
– Ты будешь на них работать? – спросила Юлька.
Лешка промолчал, но Юлька была настойчива, и голос ее стал злым:
– Ты не должен! Папа тебя наказал бы! Они наши враги, они папу и маму увели, нас от них увезли, и они мне не нравятся! А ты трус, если будешь работать!
– Если я не буду на них работать, вас увезут и от меня, – прямо сказал Лешка.
Юлька осеклась, а глаза ее сестры стали большими, испуганными и мокрыми. Но Юлька тут же справилась с собой:
– Пусть увозят! Мы потерпим, раз война! А ты не работай на них все равно!
У мальчика зашлось сердце от этой беззащитной решимости.
– Маленькие мои, – Лешка присел между сестрами на корточки и притянул их к себе слева и справа, никогда и ни за что он не сделал бы этого раньше. – Мы ничего сейчас не можем сделать с врагами. Но мама и… и папа хотят, чтобы мы были живы и встретили их после того, как наши разобьют этих…
Глаза девочек загорелись, даже Лидка повеселела. Конечно, разобьют! Сколько раз они видели это в мультиках! Опрокинутся вышки, чужие солдаты побросают оружие и разбегутся, кто куда, а сюда въедут на танках земные бойцы. Лешка наверняка знает, что говорит, он ведь мужчина!
– Ага, – все-таки вредно сказала Юлька, не спеша, тем не менее, на этот раз отстраняться от брата. – А наши спросят: зачем ты на них работал?!
Это вопрос, согласился Лешка мысленно. Ему стало так мерзко, что он почти увидел, как выпрямляется и говорит, что и пальцем не шевельнет для врагов. И пусть хоть рвут на куски щипцами, пусть пилят пилой или жарят на костре! Пусть… но сестры-то как? У него мороз пошел по коже. Сторки жестокие и равнодушные существа. Что, если они не его, Лешку, начнут… а их?! Нет!!! Нельзя допускать… что угодно, но это – нельзя.
– Они… Чужие поступают неправильно, не по военному закону, потому что детей нельзя заставлять работать и даже просто брать в плен нельзя, – пояснил Лешка наконец. – И я не виноват.
– А ты работай плохо. Очень плохо, просто очень! – предложила Юлька воинственно. – Но незаметно, чтобы тебе не досталось… – Она вдруг взялась руками за руку Лешки и тревожно посмотрела ему в глаза: – Ой… нет. Если они заметят, они тебя будут бить. Ты лучше так работай… средне. Чтобы и сделать немного, и чтобы тебя не тронули…
Лешка заставил себя улыбнуться, дунул взизгнувшей Юльке в ухо.
– Я все равно боюсь одна оставаться, – выдохнула Лидка.
– Ты будешь не одна, – пояснил Лешка. – И Юлька с тобой, и там, я же сказал, будут еще девочки, наши, земные, старшие. Они и позаботятся, и защитят, и… и нашлепают, если что! – он грозно свел брови.
В этот момент охранник резко выпрямился и отчетливо щелкнул каблуками. Лешка, не отпуская сестер, повернул голову.
К ним подходил сторкадский офицер. Молодой, и вообще не тот, который встречал пленных два дня назад. Остановившись рядом с часовым, он жестом прервал его в начале доклада, едва тот рот раскрыл, и сказал:
– Я фантор Логэ Нэйк кен ло Нэйк, новый начальник лагеря, и это извиняет тебя, человек. Но все-таки встань и представься.
Девочки – даже Юлька – тесней прижались к брату. Лешка спокойно сказал, не поднимаясь:
– Алексей Лазарев сын Андреев, Русской Империи дворянин. Вы же видите, я говорю с сестрами. Им тут не нравится.
– Мне тоже, – вдруг ответил сторк. – И тем не менее, следует встать и представиться по форме.
– Может быть, позже? – Лешку словно кто-то тянул за язык. Хотя он встал (а девочки спрятались за него), но только затем, чтобы его глаза оказались ближе к глазам фантора – молодой, а уже полковник… На зверя не похож. Лешка подумал, что надо все-таки представиться, но вместо этого добавил: – Когда я размещусь в вашей гостинице сам и размещу сестер.
Нэйк улыбнулся – коротко, отрывисто. И кивнул:
– Хорошо. Твоих сестер отведут и передадут старшей по блоку… – Он указал рукой конвоиру, и Лешка, улыбнувшись девочкам, сам подтолкнул их к сторку и погрозил пальцем, чтобы не пищали и не дурили. – А для тебя приготовлен особый номер. Прошу, – и сделал еще один жест – на середину плаца…
…Яма – узкая, темная – была глубиной метра три, и в нее скинули веревочную лестницу. Мальчишка стоял почти на самом краю и мысленно чертыхался – хорошее начало… Его настораживали и откровенно сочувственные взгляды пока что незнакомых ребят и девчонок, которых задержали на плацу.
– Лучше будет, если ты разденешься сам и сам же туда спустишься, – пояснил Нэйк. – Это и есть особый номер для наиболее высоко себя ставящих гостей. Индивидуальный. Итак?
Лешка презрительно, широко улыбнулся, хотя сердце екнуло. Глядя поверх голов сторков, начал насвистывать, неспешно стянул и кинул на бетон шорты, потом – трусы. Пожал плечами, подошел к яме, снова ловя на себе взгляды остальных ребят. Кто-то даже охнул в строю – кажется, девчонка. Лешка, не переставая свистеть, сел на край ямы, спустил ноги, поболтал ими, как в бассейне. Прищурясь, глянул в неподвижное лицо Нэйка. Хмыкнул:
– Ну, я пойду.
– Иди, иди, – кивнул сторк. С чисто человеческой иронией, которая Лешке не понравилась.
Мальчишка отвернулся и соскользнул вниз, проигнорировав веревочную лестницу, которая тут же дернулась наверх. Лешка услышал команду расходиться…
– Отдыхай, – сказал сверху Нэйк.
Его голова на миг появилась на фоне яркого неба – и исчезла. Щелкнула решетка…
…Вся изуверская подлость наказания стала ясна Лешке буквально сразу. Яма представляла собой бетонный конус. Но – не совсем конус. Стенки его тут и там выпирали уступами – полукруглыми, острыми, плоскими – разными. А на дне он превращался в площадку сантиметров десять в диаметре. В такой яме невозможно было стоять нормально – разве что на одной ноге и на цыпочках. Хорошо еще, бетон не был холодным…
Несколько минут мальчишка, постепенно наполняясь тоскливым ужасом от мысли, что ему предстоит, пытался устроиться в карцере хоть как-то. Вплоть до того, что садился, сложив ноги «восьмеркой». Но, какие бы позы он ни принимал, как бы ни гнул свое тренированное тело – все равно в любой позе его тут же настигало неудобство, быстро перераставшее в боль: сначала просто тупую и надоедливую, но уже через пару минут становившуюся жгучей, словно на этом проклятом пятачке бетона под ногами горело пламя.
