– Кстати, ты не видел ни одной пьесы Никколо, – вмешалась София.
– Я вполне могу их вообразить, – сказал Эцио, немного смущенный репликой жены.
– Ах, можешь? – подхватил Макиавелли. – Тогда почему тебе не хватает воображения для работы? Почему бы не перестать увиливать и не усадить себя за стол? – спросил он, указывая на отодвинутую рукопись.
– Никколо, мы с тобой уже говорили об этом. Мне тяжело писать. Я – отец, муж, винодел. Эти занятия приносят мне счастье.
– Что ж, честное признание.
София принесла новую бутылку красного вина, а также чистые бокалы, чистые салфетки и корзинку с ломтиками pandiramerino[89].
– Я оставляю вас продолжать дебаты о литературе, – сказала она. – Через пару часов Андреа будет укладывать детей. Я ей помогу, потом сама возьмусь за перо.
– И что же ты пишешь? – спросил Макиавелли.
– Это мой секрет. Я хочу узнать твое мнение о вине. Эцио до сих пор не может успокоиться. Уже несколько бутылок выпил. Все пробует и морщится.
– София закончит свою книгу раньше тебя, – усмехнулся Макиавелли.
– Ну и пусть, – пожал плечами Эцио. – Попробуй вино. Урожай прошлого года. Полный провал.
– Если ты спрашиваешь мое мнение, не жди снисхождения.
Макиавелли пригубил из бокала, налитого Эцио, подержал вино на языке, оценивая вкус, затем проглотил.
– Прекрасное вино, – улыбнулся он. – Снова из сорта «санджовезе» или ты что-то поменял?
София заулыбалась и похлопала Эцио по плечу:
– Вот видишь?
– Есть некоторая смесь, – признался довольный Эцио. – Но преимущественно мой старый добрый «санджовезе». В общем-то, я и не считал прошлогоднее вино таким уж плохим. Мои виноградники – самые лучшие.
– Разумеется, – согласился Макиавелли, делая большой глоток.
Эцио улыбался, хотя София заметила, что он украдкой растирает себе грудь.
– Пойдем пройдемся, – предложил он Макиавелли. – Пока еще не стемнело, я тебе покажу, откуда срезан виноград на это вино…
Они вышли на улицу и двинулись в сторону виноградников.
– А здесь растет сорт «треббиано». Из него я делаю белое вино, – пояснил Эцио, указывая на ряды лоз. – Обязательно попробуй его за обедом. У нас сегодня tonno al cartoccio[90]. У Серены это здорово получается.
– Мне очень нравится, как ваша кухарка готовит тунца. – Макиавелли огляделся вокруг. – А из тебя получился замечательный виноградарь. Леонардо был бы рад увидеть, какое чудо ты здесь сотворил.
– И все благодаря его орудиям, – смеясь, ответил Эцио. – Он мне завидует. Я продаю вдвое больше вина, чем он со своих виноградников в Порта-Верчинелла. Зря он услал этого мерзавца Салаи из Амбуаза надзирать за виноградниками… Постой. Почему ты сказал: «Леонардо был бы рад увидеть…»?
Лицо Макиавелли помрачнело.
– Я получил письмо. Оно адресовано нам обоим, но пока почта доберется до вашего Фьезоле… Занемог наш Леонардо. Пишет, что хочет нас видеть.
– Когда выезжаем? – мгновенно встрепенулся Эцио.
В конце апреля они подъехали к замку Кло-Люсе. Старинный замок был частью щедрот, которыми король Франциск I осыпал Леонардо. Луара неспешно катила здесь свои бурые воды. Деревья по обеим берегам зеленели свежей листвой.
Миновав ворота ограды, они поехали по кипарисовой аллее, где их уже ждали слуга и конюх. Вручив лошадей заботам конюха, Эцио и Макиавелли последовали за слугой внутрь замка. Их провели в большую светлую комнату, открытые окна которой глядели в сад. Леонардо полулежал в шезлонге. На нем был желтый парчовый халат, наполовину скрытый под медвежьей шкурой. Длинные седые волосы художника и его борода удивили Эцио своей неухоженностью. Макушка Леонардо успела облысеть, но в глазах светился прежний огонь. Увидев их, художник приподнялся:
– Друзья мои дорогие! Как я рад, что вы приехали! Этьен, подай нам вина и пирожных!
– Мсье, доктор запретил вам есть пирожные. Я уже не говорю о вине.
– Скажи-ка, кто платит тебе жалованье? Можешь не отвечать. Я сам отвечу: тот же человек, который платит и мне. Я прекрасно знаю все предписания доктора. А ты делай то, что тебе велят.
Слуга поклонился, вышел и вскоре вернулся с подносом, который он церемонно опустил на полированный стол. Поклонившись еще раз, слуга исчез, успев шепнуть гостям:
– Вы должны простить маэстро этот беспорядок. По-другому он не умеет.
Макиавелли и Эцио понимающе улыбнулись. Полированный столик и сверкающий поднос были островками среди бурного моря хаоса. Привычки Леонардо не изменились.
– Как твои дела, дружище? – спросил Эцио, садясь рядом с художником.
– Грех жаловаться, но я бы не прочь переменить обстановку, – ответил Леонардо.
Он пытался придать своему голосу силу, которой не было в его теле.
– Я что-то не понял, – сказал Эцио, посчитав слова друга иносказанием и испытывая мрачное предчувствие.
– Я не про смерть говорю, – раздраженно пояснил Леонардо. – Про поездку в Англию. Их новый король заинтересован в создании флота. Было бы здорово отправиться туда и продать ему мою подводную лодку. Сам знаешь: эти скаредные венецианцы мне так за нее и не заплатили.
– Но они и не построили ни одной такой лодки.
– Это уже их дело, – отмахнулся Леонардо.
– Послушай, неужели тебе здесь нечем занять твой творческий ум? – спросил Макиавелли.
Леонардо наградил его сердитым взглядом.
– Может, ты считаешь создание заводного льва достойным занятием для моего ума? – огрызнулся художник. – Это последний заказ его величества. Как тебе заводной лев, который ходит, рычит, а под конец у него на груди распахиваются створки и оттуда появляется корзинка с лилиями? – презрительно фыркнул он. – Вообще-то, забавная игрушка. Но требовать такой безделушки от меня! От человека, который изобрел летающие машины и бронированные повозки с пушками!
– Добавь сюда парашюты, – тихо подсказал Эцио.
– Так тебе пригодилось мое изобретение?
– Очень пригодилось.
– Рад слышать. – Леонардо махнул в сторону подноса. – Угощайтесь, друзья. Я не буду.
Его голос зазвучал тише.
– Этьен прав. Нынче мой желудок принимает лишь теплое молоко.
Они помолчали.
– Ты продолжаешь писать картины? – спросил Макиавелли.
Лицо Леонардо погрустнело.
– Я бы рад… Но почему-то я утратил силу. Не могу закончить ни одну картину. Но «Джоконду» я завещал Салаи. Поможет ему прокормиться в старости. Думаю, Франциск с радостью купил бы ее у меня. Если честно, сам бы я и гроша ломаного не дал за это полотно. Отнюдь не лучшая моя работа. Далеко не лучшая. Мне нравится та, где я писал с малыша Салаи Иоанна Крестителя…
Голос Леонардо дрогнул, а глаза уставились в пространство.
