Вскоре его внимание привлек какой-то путник. Человек этот был далеко. Эцио удивила пестрая одежда непривычных цветов. Он хотел рассмотреть получше, однако солнце светило в глаза, и фигура путника тонула в солнечных лучах. Эцио прикрыл глаза ладонью, а когда посмотрел снова, фигура исчезла.
Эцио вытер вспотевший лоб и двинулся к винограднику.
Он прошел туда, где рос виноград сорта «треббиано», и принялся срезать сухие ветви. Их было совсем не много, но Эцио требовалось чем-то занять руки, пока он восстанавливал в памяти подробности своего давнишнего сражения с кучкой римских фанатиков, именовавших себя «сыновьями Рема». Виноградные гроздья терлись о его локти. Эцио полюбовался ими, затем сорвал виноградину, покачал между пальцами, раздавил. Брызнул сок. Эцио улыбнулся и съел раздавленную виноградину, обтерев руки о свою грубую полотняную одежду.
Солнце припекало. Эцио снова вытер вспотевший лоб. Он был доволен нынешним урожаем. Подул ветерок, шелестя листьями лоз. Эцио подставил лицо ветру и ненадолго прикрыл глаза.
Вдруг он почувствовал, как у него шевелятся волосы на затылке.
Эцио открыл глаза, вышел из виноградника на дорогу, глядя в сторону дома. Рядом с домом он увидел Флавию. Дочка разговаривала со странным человеком, которого до этого он видел вдали. Голову человека закрывал остроконечный капюшон.
Сжимая садовые ножницы, как кинжал, Эцио поспешил к дому. Усилившийся ветер дул ему в лицо, относя его предостерегающие крики. С шага Эцио перешел на бег. Грудь сразу же отозвалась болью, но ему было некогда беспокоиться об этом. Человек в капюшоне наклонился к его дочери.
– Не трогай девочку! – крикнул Эцио, едва не споткнувшись.
Человек его услышал, повернулся, однако головы не поднял. В этот момент Флавия взяла из руки незнакомца какой-то предмет. «Приманка, чтобы задобрить ребенка», – подумал Эцио.
Он почти добежал. Человек выпрямился, но голову по-прежнему держал опущенной. Эцио бросил в него ножницами, как некогда метал ножи. Увы, ножницы были намного тяжелее. Они упали, не долетев до незнакомца.
– Флавия! Немедленно иди в дом! – приказал Эцио, подбегая к дочери.
Он старался говорить твердо, не показывая своего страха.
Флавия удивленно посмотрел на отца:
– Почему, папа? Она такая хорошая.
Эцио встал между дочерью и незнакомцем и схватил того за лацканы плаща. Человек вскинул голову, и Эцио увидел лицо молодой китаянки. Смущенный, он разжал руки.
Дочь протянула ему овальную монетку с квадратным отверстием посередине. На монетке было что-то написано или нарисовано. Скорее, нарисовано. Это были цянь – китайские деньги.
Китаянка застыла как статуя. Тревога Эцио не проходила. Он пристально смотрел на незнакомку, тяжело дыша и морщась от боли в груди. Но его разум не потерял своей остроты.
Потом Эцио увидел на шее китаянки знакомую эмблему. Эмблему братства ассасинов.
Позже, когда вернулась София, все трое уселись в общей гостиной. Дети с любопытством подглядывали за взрослыми с лестницы. Эцио старался быть гостеприимным, однако в том, что касалось просьбы китаянки, оставался непреклонен.
– Больше, Шао Цзюнь, мне вам нечего сказать. Вы уж простите.
Китаянка не ответила. Чувствовалось, отказ ее не рассердил. Она была на удивление спокойна.
– Я бы и рад помочь, но не могу. Я не хочу в этом участвовать, – сказал Эцио.
Китаянка подняла на него глаза:
– Я хочу понять.
– Что понять?
– Как надо управлять. Как заново строить наше братство.
Эцио вздохнул, испытывая легкое раздражение.
– Нет. Для меня все это кончилось. Finito. – Он помолчал. – Не смею вас задерживать.
– Эцио, ты бы себя послушал! – упрекнула его София. – Шао Цзюнь приехала с другого конца света… Я правильно произнесла ваше имя? – спросила она, поворачиваясь к гостье.
Цзюнь кивнула.
– Вы пообедаете с нами?
Эцио мрачно посмотрел на жену и отвернулся к очагу.
– Grah-zie, – на ломаном итальянском ответила Цзюнь.
– Вот и хорошо, – улыбнулась София. – У нас есть свободная комната. Погостите у нас несколько дней… или сколько захотите.
Эцио зарычал, но не сказал ни слова. София ушла на кухню. Эцио медленно повернулся к их неожиданной гостье. Шао Цзюнь разглядывала гостиную. Китаянка великолепно умела владеть собой.
– До темноты вернусь, – буркнул он.
Эцио шумно покинул гостиную. В тот момент ему было плевать на всякую учтивость. Цзюнь смотрела ему вслед с легкой улыбкой на губах.
Эцио ретировался в свой виноградник.
Придя в детскую, Эцио поставил свечу на столик. Он смотрел на спящих детей. Потом прошел к окну, оказавшемуся незапертым, и задвинул оконные засовы. Эцио присел на краешек кровати Флавии. Он любовался спящими детьми, однако на сердце у него было тяжело. Они выглядели такими безмятежными, его ангелочки.
В детской стало светлее. Туда вошла София, принеся вторую свечу. Эцио улыбнулся жене. Она ответила улыбкой и присела на кровать Марчелло.
Эцио молчал.
– Ты… хорошо себя чувствуешь? – осторожно спросила София.
Эцио вновь повернулся к спящим детям. Он был погружен в раздумья.
– Видно, прошлое никак не может меня оставить, – прошептал он. – Знаешь, София, я слишком поздно задумался о своей семье. Я знал, что мне не хватило бы времени на все. Теперь я беспокоюсь, хватит ли мне времени хоть на что-нибудь.
Печальные глаза жены были полны понимания.
Сверху послышался слабый треск. Оба подняли головы и посмотрели на потолок.
– И что она делает на крыше? – пробормотал Эцио.
– Оставь ее в покое, – посоветовала мужу София.
Шао Цзюнь замерла возле дымовых труб, стоя на красных черепичных плитках. Поза, в которой она находилась, была чем-то средним между атакующей позой ассасина и позой человека, наслаждающегося безмятежностью. Китаянка внимательно оглядывала двор, залитый лунным светом, и вслушивалась в шепот ночного ветра.
На следующее утро Эцио вышел из дому еще до восхода солнца, хмуро поглядывая на серое небо. Посмотрел он и на крышу. Окно комнаты, отведенной Шао Цзюнь, было открыто, однако сама китаянка куда-то исчезла.
Он несколько раз позвал ее по имени. Ответа не было. Эцио на время забыл о китаянке. Позвав домоправителя, ведавшего хозяйственными делами виллы Аудиторе, Эцио стал отдавать приказания. Близилось время vendange[93]. Эцио молил Бога о щедром урожае. Лето в этом году выдалось прекрасное. На veraison[94] тоже нельзя было жаловаться, однако прежде, чем начать сбор винограда, Эцио хотел несколько раз проверить соотношение сладости и кислоты в ягодах. Домоправителю он велел ехать во Фьезоле – нанимать сборщиков, сказав, что, если не найдет там, пусть едет по Флоренцию. Вскоре на виноградниках будет шумно и людно. Эцио очень любил сбор винограда и каждый год с нетерпением ждал этого времени. Он трудился наравне со всеми, и телесная усталость вышибала из головы все посторонние мысли. Внезапное появление Шао Цзюнь опрокинуло его ощущение безопасности, доставшееся ему такой дорогой ценой. Внутри Эцио поднялась волна недовольства. Он надеялся, что китаянка просто покинула их дом, не прощаясь.
