— Ничего не чувствуешь?
— Что?
Не понял Владимир.
— Голова не болит?
С удивлением тот понял, что боль в висках ушла. Отец подтащил к себе вещмешок, брошенный океанками, вытащил окровавленный нож, разрезал им завязки, затем вытряхнул оттуда залитую густой вишнёвой кровью ушастую тушку.
— Теперь понял?
Сын медленно кивнул. Этот гарах был другим, не таким, как СС. Более светлая окраска, уши узкие и прямые, хотя такие же длинные, как у прародителя. Оскаленная пасть показывала куда большее количество острых, почему то не белых, а чёрных клыков. И если СС выглядел добродушно, по крайней мере, пока не открывал пасть, то этот сразу внушал отвращение.
— Мерзость.
Молодого человека передёрнуло. Отец кивнул в знак согласия. Прислушался к воцарившейся тишине, нарушаемой рёвом горящего пламени, потом поднёс руки к вискам.
— Один ещё есть. Но мы его добьём. Не сегодня, так завтра…
Взглянул на сына, кивнул в сторону укрытия, куда утащили океанок:
— Нет желания пообщаться?
Тот сплюнул:
— Будет день — будет пища.
— Логично… Значит, говоришь, не встречал ту единственную ещё?
Хитро прищурился. Переход был настолько резким, что Владимир растерялся:
— Ты чего, пап?!
— Ну, я хочу дождаться внуков…
— Дождёшься. Не встречу до конца года — женюсь на первой попавшейся. Лишь бы не уродка была.
— Ой, смотри, не закаивайся. А то и пикнуть не успеешь, как раз, два и в дамках.
— Пап! Да что ты прицепился? Будут у тебя мои внуки! Будут! Слово даю!
— Надеюсь…
Отец перезарядил снайперскую винтовку, любовно погладил по крышке ствольной коробки:
— Хорошая машинка…
— Угу.
Сын кивнул, в знак согласия. Потом спросил:
— Долго нам тут сидеть? Или так и будем отбиваться против всей Океании одним составом посольства?
— С чего ты взял?
Батя удивился не на шутку.
— Два — шесть скоро будет. И наш 'Зубр' тоже. Хоть и пришлось помучаться, но мы смогли его перевести к берегам Океании. И сейчас он идёт на полной скорости к столице.
— Тогда я чего‑то не понимаю…
— Остался последний гарах. Он где‑то здесь. Рядом. Я его чувствую. Надо его прикончить, и тогда всё кончится…
Сын молча кивнул в знак согласия…
… — Я всё‑таки не понимаю вашего… Не знаю, кем вам приходится Вовк…
Гера взглянула на соотечественницу, ставшую нуварркой. Та едва заметно улыбнулась:
— Пасынок. Так его называют у нас.
— У нас?
Девушка уцепилась за эту фразу.
— Разве вы не океанка?
Молодая женщина качнула красивой головкой с пшеничными волосами:
— По происхождению — да. Но я родилась и всю жизнь прожила в Русии.
— Вы… Аристократка?
— Баронесса. Впрочем, нуваррцам до этого нет дела. До того, кем ты была раньше. Среди нас есть и особы императорской крови, и бывшие нищенки. Все слои населения. Гонведки, океанки, русийки, пруски. Нуварцы не делают и не видят разницы ни по происхождению, ни по крови.
Гера задумалась, потом тихо произнесла:
— Я не понимаю Вовка. Он в одно и то же время и добр до невозможности, и жесток. Сплошная противоположность.
— С чьей точки зрения? С вашей?
Девушка кивнула. Аора вновь улыбнулась:
— Значит, вы ему не безразличны. Но… Не до такой степени, чтобы он решил на вас жениться.
— Жениться?!
Внезапно что‑то словно лопнуло, где‑то там, внутри. Ни одна, ни вторая не поняли, что произошло, но именно в это время умер один из двух последних гарахов. Гера тряхнула головой, с недоумением осмотрелась вокруг, потом медленно произнесла:
— Как я тут очутилась?
— Что?
Не поняла жена Звонарёва — старшего.
— Вы же сами пришли сюда. К нам, хотели предупредить о нападении, но опоздали.
— Я?!
Взвизгнула океанка. Потом вдруг бросилась на молодую женщину, вцепившись в её пышные волосы, но слуги были начеку, с трудом скрутили бьющуюся в истерике девушку, которая выкрикивала только одно слово:
— Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу вас всех!
Аора, тяжело дыша, нагнулась над обмотанной верёвками Герой, внимательно разглядывая ту. Посмотрев с минуту, отошла в сторону. К ней бросился старший из слуг:
— Госпожа! С вами всё в порядке?
— Рацию.
Коротко бросила Звонарёва. Мужчина послушно протянул ей небольшую коробочку, предупредительно произнёс:
— Двенадцатый канал.
Она кивнула, повернула переключатель, нажала на клавишу, поднесла передатчик к губам:
— Милый, это я. Слышишь?
Спустя секунду рация отозвалась голосом мужа:
— Что случилось, дорогая?
Женщина бросила взгляд на слугу, тот понятливо отошёл в сторону.
— Не знаю, что вы там натворили. Но гостья твоего сына только что попыталась меня убить. Её, конечно, связали. Но она сейчас повторяет только одно, что она нас ненавидит.
Пауза. Потом Михаил медленно произнёс:
— Понятно. Спасибо. Не развязывать её ни под каким видом. Пока мы не вернёмся.
— Хорошо. Береги себя, милый.
— Ты тоже, родная…
Аора вернула передатчик мажордому, снова села на прежнее место, пристально разглядывая замолчавшую вдруг океанку, замершую неподвижно…
Михаил засунул рацию в карман разгрузки, взглянул на сына:
— Ты оказался прав. Твоя Гера тебя на самом деле ненавидит.
— С чего ты взял?!
Сын напрягся, отец пояснил:
— Когда мы грохнули гараха, второй не смог держать её под полным контролем. Так что она сорвалась.
— А твоя…
— Всё в порядке. Слуги помогли. Да и моя дорогая не такая уж изнеженная ненюфара, как кажется…
— Ненюфара? Что это?
— Книжек читать надо было больше. Французское слово. Лилия. Так сказать, литературный символ изнеженных бледных дев.
— Понятно… Значит, не зря я…
Замолчал. Потом нехотя высказал вслух то, что висело на сердце:
— Теперь понятно, почему я всё время сдерживался. Как чувствовал, что вся эта демонстрация привязанностей — поддельная.
Отец хмыкнул:
— Может быть. Но пока ни в чём нельзя быть уверенными. Вот грохнем последнюю тварь, тогда всё и выясним…
И вновь перевёл тему разговора, видя, что у сына пропало всё настроение:
— Шикарное посольство нам построили.
Тот кивнул:
— Ага. Знал бы ты ещё, насколько мы его переделали…
Усмехнулся через силу:
— Фактически, из всего, лишь наружная часть осталась. Да и то, укрепили всё, что можно. А внизу…
Показал пальцем на асфальт.
— Даже трубы, и те заменили. Новые подвалы. Коммуникации. Подземные ходы, тоннели. Хранилища… Только недавно всё закончили.
