вы что-нибудь придумаете?
– Обязательно, – бодро сказал я.
И порадовался тому, что никто не видит моего лица. Излучать уверенность при любых обстоятельствах – профессиональная обязанность любого президента. Хотя очень трудно выглядеть уверенным, когда от бессилия выть хочется. Очень трудно.
– Еще говорят, что вам сопутствует удача.
Тут уж я совсем не нашелся что ответить. Просто похлопал славного парня по плечу. Это можно было понимать как угодно.
* * *
За тонкой переборкой бубнил Джеф Пристли, живая легенда NASA.
– «Синдбад», «Синдбад», высаживайте на Варгентин. Как поняли? Прием.
– Вас понял. Иду на Варгентин. «Снежинки» готовы? У меня сто сорок человек на борту.
– Я помню.
– Разрешите еще один рейс.
– Хольгерд, опять ты за свое?
– Мы все десять раз просчитали.
– Да мы тоже математику учили. Риск слишком велик. Повторяю: после высадки уходишь на ночную сторону, прячешься в тень и ждешь, когда протуберанец схлынет.
– Мы успеем.
– Хольгерд, это приказ.
– Пожалуй, я его не выполню. Извини, старик. Конец связи.
Джеф скрипнул зубами. Потом заглянул в дверь. Я кивнул.
– Погоди, с тобой будет говорить один мудрый человек.
– Далай-лама, что ли?
– Привет, Хольгерд. Я – не далай-лама. Владимир Черешин на связи.
– Sorry, не понял. Президент, что ли?
– Да.
– Тогда доброе утро, сэр. Простите, что не сразу понял. Для меня большая честь…
– Хольгерд, перестань. Времени нет. Сколько человек рассчитываешь привезти этим последним рейсом?
– Минимум сто сорок. Возможно, даже сто пятьдесят, если не слишком толстые.
– Насколько я помню, срок работы реактора на «Синдбаде» составляет пять лет?
– Почти. Пятьдесят восемь геомесяцев, сэр.
– За эти пятьдесят восемь месяцев ты перевезешь массу людей. Тысячи жизней. Десятки тысяч, а не сто пятьдесят.
– Вы думаете, на Земле кто-нибудь уцелеет?
– Обязательно.
– Уверены?
– Я знаю, что говорю. Надеюсь, ты мне веришь?
– Безоговорочно.
– Нельзя рисковать кораблем, Хольгерд. Другого «Синдбада» у нас очень долго не будет. Потому что после протуберанца до ракетостроения мы не скоро дорастем. Особенно до атомного ракетостроения.
– Если дорастем.
– Вот в этом и у меня уверенности нет. Так ты выполнишь приказ?
– Даже если прикажете застрелиться, сэр. Извините за то, что отнял время.
– У всех есть нервы. И близкие люди на Земле. Это кого угодно может вывести из равновесия.
– О да. Только вы того, держитесь, мистер президент. Вам-то ломаться нельзя.
– Да я и не ломаюсь, – соврал я.
И начал разоблачаться. Потому что в дверях возникла Тамара Саратовна со шприцем.
Грешен, боюсь внутривенных инъекций. С детства предпочитаю внутрипопочные. Самая полезная часть человека – его седалище. И что бы мы без него делали?
– Я запрещаю вам пить кофе, – сказала амазонка в халате. – Кажется, мы об этом уже говорили.
– Тамара, вы слишком строги, – встал на мою защиту Баб. – Он толко нэдавно бросил смокинг.
– Это был не смокинг, а брюки.
– Какие брюки? Смокинг есть курение.
– Займитесь-ка своим делом, сэр. И выйдите из кабинета.
– Одновременно? – удивился Баб.
У него еще не было своего кабинета. Из-за чего парень работал в моем.
– Квикли.
– Кьюкемба! Не осталось послушных женщин в мире.
– Это потому, что мира скоро не останется, – отрезала Тамара Саратовна. – Не стоило его вам доверять.
И с ожесточением вонзила шприц, будто нашла во всем виноватого. Я охнул. Женщины есть стихия. Особенно умные. То есть те, которые не знают, чего хотят. Но знают, кто виноват. Обычно тот, кто поближе. Поскольку Фима так и не успел прилететь, поближе оказался я. К тому же с обострением гипертонической болезни.
– Внимание всем базам, – по-английски объявил Уоррен. – До прибытия протуберанца осталось двадцать часов сорок три минуты. Начинаем последнюю проверку аварийных служб.
Джеф Пристли повторил объявление на русском, французском, немецком, китайском и арабском.
* * *
От массового суицида нас тогда спасала лихорадочная деятельность, не оставлявшая ни единой свободной минуты. С поверхности Луны убирали все мало-мальски стоящее, наружные части низких построек и сооружений засыпали защитным слоем реголита. Внутри баз устанавливали дополнительные перегородки и дублирующие трубопроводы. Шло жесткое уплотнение жилого фонда, досрочное снятие урожая в оранжереях, раздача индивидуальных аптечек, продовольственных пайков, фляжек с водой и запасных кислородных баллонов.
С Земли прибывали последние беженцы и наиболее важные сельскохозяйственные животные. Разношерстные, наспех переоборудованные, большей частью одноразовые аппараты садились прямо вокруг куполов Хьюманити, что раньше категорически запрещалось. Как ни странно, никто и ни во что не врезался. Видимо, благодаря талантам Пристли.
Мы с Уорреном тонули в спорах и ругани при распределении ресурсов между поселениями. Лишь за несколько часов до катастрофы этому развлечению пришел конец, поскольку отключили питание канатных дорог и бартер между базами засох. Что успели, то перевезли, а что не успели, – все, абзац.
После этого на первый план вышли другие проблемы, например, выстраивание вертикали власти. Ввиду исключительных обстоятельств на Луне вводилось прямое президентское правление. Я считал его единственно правильным решением. Однако, по настоянию американцев и Евросоюза, прямое президентское правление должно было контролироваться лунным парламентом, а выборы проводили более чем в пожарном порядке. Тут тоже сначала шли баталии из-за квот, потом посыпались жалобы по поводу давления на избирателей и даже, как ни смешно, по поводу подтасовки данных. Кое-где дело дошло до первых лунных драк на национальной почве. В общем, земляне верны своим привычкам, где бы ни оказались, при любых обстоятельствах, и протуберанец, опять же, – нам не указ. Все стихло лишь за несколько минут до катастрофы. Буйных изолировали, раненых перевязали, а избранных утвердили. Мы с Уорреном наконец-то смогли покинуть кабинетик и по винтовой лесенке поднялись в холл под крышей административного купола.
Там работали десятка три членов правительства. Черные, белые, желтые, по мере приближения времени «Ч», все они отрывались от своих компьютеров, устало откидывались в креслах, устремляя взгляды к большому монитору под потолком.
* * *
По нашим местным понятиям стояло утро. Не слишком раннее. Как всегда, тихое, и, конечно же, совершенно безоблачное. Черное небо перечеркивал пылающий конус, тупой конец которого на глазах вытягивался, поглощал звезды, занимал все большую площадь. От главного потока отделялись многочисленные завихрения, медленно тающие в пространстве. Вначале протуберанец оказался неравномерным, состоящим из отдельных пятен, спиралей и облакообразных сгущений. Но постепенно становился все гуще, плотнее.
Там, куда он летел, над серым горизонтом пронзительно голубела Земля, ярко освещенная и Солнцем, и близким протуберанцем. Четко видимая граница дня и ночи начиналась в Северной Атлантике, проходила через Францию, отрезала запад Африки и тонула в Гвинейском заливе. Погода на всем видимом полушарии держалась отличная. Благодаря телескопу прекрасно различалось, как подхваченные ветрами пески Сахары стекают в океан. Гренландию окаймляло большое количество отколовшихся
