Я обеспокоено сжимаю пальцы. Никогда раньше не присутствовала на моменте появления на свет человека. Этот процесс всегда казался мне чем-то очень сокровенным, тайным. Киваю головой, потому что не могу и слова из себя выдавить. Наблюдаю, как молодая девушка, сотрудник этой части, уже подходит к прозрачной камере. Я впервые вижу это вблизи.
Стеклянные стенки капсулы чуть отъезжают в стороны, и только сейчас я замечаю, что сам плод находится в подобии пузыря. Абсолютно прозрачная тонкая прослойка отделяет голубоватые воды от внешнего мира. Лаборантка набирает код. И я едва ли не вскрикнула, когда плод резко дёрнулся. Одно точное движение скальпеля, и тонкая стенка пузыря разрывается, выплескивая жидкость наружу. Та стекает в желобок, собираясь в бурный поток, подобный реке, смешиваясь с такими же водами из других капсул, которые тоже уже успели вскрыть другие сотрудники. Он течет под нашими ногами в специальном сливе, и, когда достигает границы, тут же исчезает в отверстии, закрутившись водоворотом. Пронзительный детский крик звучит со всех сторон, когда младенцев отсоединяют от трубок жизнеобеспечения. Я чувствую, как потеют ладони под слоем латекса. И как тарабанит моё сердце о рёбра.
Звук системы экстренного оповещения наполняет помещение. И мы с Итаном срывается в другой конец лаборатории. Там, где одна из капсул сейчас горит красным.
— Что здесь?
Девушка лаборант абсолютно безэмоционально рассматривает маленькое тельце, которое не подаёт признаков жизни.
— Видимо, брак.
Блондинка пожимает плечами и поднимает крошечного синеватого младенца за ногу, словно тот — кусок мяса. И в тот момент, когда она подносит его к мусорному контейнеру, во мне что-то взрывается. Щелкает.
— Стой! Да что же вы делаете?
Я забираю ребенка из рук лаборантки, укладывая его обратно в капсулу. Итан, будто без лишних слов понимает мои действия, тут же помогая. Я никогда не проводила реанимационные действия. Только видела однажды что-то подобное в учебном материале. И то, это было очень мельком. Поэтому дальнейшие действия просто делаю по наитию.
Приоткрываю рот младенца, осторожно убирая ком слизи, блокирующий носоглотку, маленькой грушей, которая оказалась под рукой, среди прочих инструментов. Итан подключает аппарат, который всё-таки фиксирует сердцебиение. Хоть и очень слабое. Сбрасываю халат, укрывая ребенка и укладываю его на спину, стараясь придать ему необходимое положение. Пришлось даже чуть свернуть халат на подобии валика и подложить под плечи малыша. Итан также сбросил свой халат, обтирая им влажную кожу тела и головки малыша. Мужчина поглаживает крошечное тельце в попытке вернуть тепло и восстановить кровообращение. Частота сердечных сокращений всё ещё низкая, а дыхание так и не восстановилось. Единственное, что приходит мне в голову в данный момент, глядя на беспомощного младенца — желание спасти его.
Хватаю одну из первых попавшихся трубок, которая была необходима для жизнеобеспечения плода в капсуле:
— Какая из них с кислородом?
Итан быстро соображает, что я собираюсь делать.
— Сейчас. Надо подключить ИВЛ. В капсуле эмбрионы не дышат, лёгкие раскрываются только после пробуждения.
Он подключает ещё один прибор, а я в панике оглядываюсь по сторонам. Полное безразличие. Остальные работники исполняют свою работу и даже не обращают внимание на происходящее. Даже та молоденькая девушка, которая только что отключила этого ребенка — просто ушла к следующей капсуле. Им всё равно! И только в голубых радужках напротив вижу такое же неприкрытое рвение спасти эту кроху.
Прижимаю маленькую маску к лицу малыша, и спасительный кислород поступает в трубку. Несколько минут мы не отводим взгляд от крошечного тельца, которое теперь не кажется таким бледным. Пока я дрожащими пальцами осторожно прижимаю обтуратор к лицу, Итан приносит ещё несколько разных датчиков, подключая их к маленькому человечку. И только спустя двадцать минут, когда показания стали достаточно стабильны, а сатурация достигла ста процентов и держалась на этом уровне, Итан осторожно прикоснулся к моим онемевшим рукам.
— Эш, уже всё в порядке. Смотри, он сам может дышать.
Эванс отодвигает маску с лица младенца, и он действительно дышит. А я с облегчением прикрываю глаза. Сотрудники с новопробужденными объектами давно покинули лабораторию, не обращая на нас внимания, оставляя нас наедине с нашим рвением вырвать младенца из лап смерти.
— Надо перевести его в другой отсек…
Эванс замирает, глядя на то, как я осторожно беру на руки крошечный комочек, прижимая к груди. Малыш открывает глаза, складывает губки трубочкой, как только ощущает прикосновение кожи к коже.
— Тшшшшш, маленький. Теперь всё будет хорошо.
Покачиваю малыша на руках, осторожно двигаясь по лаборатории.
— Тшшшш, а-а-а
— Эшли, что ты делаешь?
— А? — Поднимаю взгляд на Итана и замираю. Действительно, что я делаю? — Я не… Не знаю.
Мужчина делает несколько шагов, сокращая расстояние между нами, пока я растерянно пытаюсь осознать собственные действия. Видимо, это последствия стресса. 2092 осторожно перекладывает сопящий комочек на свою руку, всматриваясь в лицо того, кого мы спасли. Он уходит, унося ребенка в следующий блок. Там, где ухаживают за детьми до года. А я стою, рассматривая бесконечные ряды капсул.
«Неужели все они появляются так же? Что было бы, если та лаборантка выбросила этого малыша? Он же точно погиб бы»
Итан возвращается спустя десять минут, и, облокотившись о стену, стоит, сложив руки на груди. Его взгляд скользит по мне, изучает. Пока я продолжаю ходить между рядами с ещё не родившимися "объектами".
— 2104, ты же понимаешь, что я должен буду слать отчёт о том, что произошло сегодня.
«Конечно, понимаю… Я проявила эмоции. Я опять нарушила устав. Я не должна была спасать этого ребенка. Не должна была брать его на руки… Не должна»
Рука ложится на стеклянную поверхность, в которой совсем крошечный эмбрион напоминает, скорее, головастика.
— Да. Я понимаю.
Итан отрывает спину от стены и проходит между рядами стеклянных куполов. А потом запускает пальцы в волосы. Опять этот жест. Прошлый раз он делал это без перчаток, и потом это движение мне ещё несколько раз приходило яркой картинкой в памяти. Эванс останавливается рядом со мной.
— Эшли, ты понимаешь, что то, что ты делаешь, не соответствует уставу?
Поднимаю на него наполненные грустью глаза.
— Да.
— Знаешь, что происходит в этом случае?
Ощущаю, как по телу проходит дрожь, а под языком снова собирается горечь. Чувствую как на глаза снова набегают такие запретные в нашем мире слёзы.
— Знаю…
Мой голос тихий. Он наполнен пониманием и безысходностью. Сглатываю вязкую слюну и провожу пальцами дальше, по стеклянному куполу, под которым зарождается жизнь. Стараюсь не смотреть на Итана. Фокус размыт, и за пеленой, застилающей глаза, я ничего не вижу.
Я знаю, что за проявление всех этих эмоций меня ждёт как минимум перезагрузка. Но, скорее всего, это будет камера утилизации. Горячая капелька прочерчивает дорожку по щеке. И я непроизвольно всхлипываю, представляя как меня подключают к аппарату для последнего вздоха.
— Знаешь… И продолжаешь это делать? Давно ты обращалась в санчасть для перезагрузки контроллера?
— Полгода назад.
Какое-то время мужчина молчит. Я знаю, что он, как мой научный руководитель, должен сообщить о том, что я не в состоянии продолжать работу. Должен отправить меня на промывку мозга. А после я вернусь бездушной машиной.
— Долго ты была под воздействием чипа блокировки?
Этот вопрос разрезает воздух, проходит острым лезвием сквозь меня, заставляя задохнуться от неожиданности. Мой ответ будет смертным приговором. И он об этом знает. Чувствую гул собственного сердцебиения, ощущаю, как холодеют пальцы под слоем латекса. Оборачиваюсь и смело заглядываю в бескрайние голубые озера напротив.
— Несколько часов.
