— Запомни лицо!
Тихий, лишенный интонации шепот звучит внутри головы, зудящим эхом отдаваясь от задней стенки черепной коробки. Он не просит, а приказывает, и противиться, казалось, невозможно. Немыслимо. Противоестественно.
— Чье лицо?
Собственный голос кажется хрипом умирающего. Невидимый собеседник не отвечает. Каким-то седьмым чувством Харон осознает — внизу у костра отец и сын. Отец читает мальчишке книгу с оторванной обложкой. Звука нет. Длинноволосый беззвучно открывает рот, ребенок улыбается. Чье же лицо нужно запомнить? Мальчика? Отца? И тут он замечает тень. Черную, постоянно меняющуюся субстанцию, напоминающую зыбкими очертаниями сутулую человеческую фигуру. Тень зловеще нависает над мальчиком, и от нее исходит поток такого холодного ужаса, что Харону становится страшно.
— Не оглядывайся… — хрипло кричит он, понимая, что его не услышат. — Пожалуйста, только не оглядывайся…
Но мальчишка и не думал оглядываться, увлеченно слушая отца.
Черная тень хищно клубится за спиной ребенка, страстно желая поглотить его и одновременно — не в силах коснуться.
— Убирайся прочь, тварь… — Харон изо всех сил рванулся к клубящейся тьме и в следующее мгновение окончательно проснулся.
* * *
Сердце выскакивало из груди. Будто черная взбесившаяся птица рвалась на свободу из непрочной клетки в последний роковой полет. Харон представил, как крупный черный ворон, роняя с крыльев багровые капли, стремительно выскальзывает из его раскрытых ребер. Ворон. Кое-кто в прошлом считал эту умную птицу проводником в царство мертвых — уж очень она любила выклевывать глаза мертвецам. Во что сейчас превратились выжившие после Катастрофы особи, лучше не думать.
Рука нашарила в кармане рубашки коробочку с нитроглицерином. Бесценное сокровище, стоившее баснословное количество патронов. Срок годности давно вышел. Плацебо? Пусть даже так.
Мягкий желатиновый шарик скользнул в рот. Зубы сомкнулись, давя оболочку. Сейчас, еще немного. Все…
Харон приподнялся на локтях, вглядываясь в царящую вокруг абсолютную тьму. Затем дрожащей рукой зажег масляную лампу, робко окрасившую призрачным светом маленькое жилище. Сколоченная из грубых фанерных листов комната, примостившаяся в дальнем углу облюбованного людьми супермаркета, считалась пределом роскошных апартаментов для гражданских. В более просторном помещении жил разве что полковник Глеб Шмелев с семьей — глава форта № 13 и бессменный лидер группировки военных со странным названием «Лимб». Хотя почему странным? Просто полковник оказался весьма остроумным человеком. Назвать группировку именем одного из кругов Дантового ада мог только тот, кто хорошо понимал, где и зачем все оказались после того, как собственными руками уничтожили отнюдь не идеальный, но все равно дивный мир. Ко всему Шмелев еще и весьма начитанная личность. Среди профессиональных военных такое редкость. Хотя что на самом деле знал о них Харон, чтобы иметь право так судить?
* * *
Кем был Харон до Катастрофы? Довольно известным харьковским гитарным мастером. Лучший ученик знаменитого питерца Евгения Логинова. Многие местные группы играли на его инструментах: от легендарных «КПП» до не менее легендарных тяжелых металлических команд, которыми всегда славилась Слободская Украина. В общем-то и свою кличку он получил за фанатичную любовь к мрачной тяжелой музыке. Но все это осталось в бесконечно далеком мертвом прошлом.
Харон выбрался из теплого спального мешка. В широком осколке зеркала, прикрученном к фанерной стенке медной проволокой, отразился немолодой седобородый мужчина: густые, тронутые серебром волосы ниспадают на плечи, высокий лоб, хмурый взгляд глубоко запавших черных глаз. Так, наверное, мог бы смотреть старый, изгнанный из стаи волк. Или шакал? Последнее уже зависит от обстоятельств. Сорок восемь лет. По меркам нового враждебного мира, где едва доживали до тридцати, — огромный возраст. Почти старик. Почти. Но не уже.
На часах пять тридцать утра. Через полчаса на полную мощность заработает дизель-генератор, начнется очередной постылый однообразный день. Харон пригладил волосы и, отвернувшись от зеркала, сел на старую скособоченную табуретку в углу. Говорят, смотреться в разбитое зеркало — плохая примета. Что ж, в его обстоятельствах любая плохая примета — полная ерунда. Что может быть хуже того места, в котором он живет? Что может быть страшнее нового мира? Что может быть ужаснее того, что произошло со всеми людьми? Смерть? Сейчас это, пожалуй, благо, избавление, милосердие. Почему люди до сих пор цепляются за жалкое никчемное существование? Возможно, они больны. Неизлечимо больные мазохисты, пораженные, ко всему прочему, психическим недугом шизофренического оптимизма. М-да, оптимизм в подобном месте… и впрямь психическая болезнь.
До запуска генератора тридцать минут.
Харон вспомнил недавний сон. Нет, не тот, что с яркой солнечной аллеей, а другой, про метро. Что-то подсказывало: у сна в скором времени появится интересное продолжение. Невидимая, натянутая в окружающем пространстве струна томительной неизбежности, наконец, лопнула и теперь грядет страшная катастрофа. И что бы ты ни делал, неизбежный конец невозможно отсрочить. Скверное предчувствие? Да, это оно. Старый матерый волчара никогда не ошибается, хотя и обречен до конца жизни подбирать объедки, превратившись в недостойного лесного падальщика. Ну и образ, мать-перемать! Харон знал, первый сон неразрывно связан с фотографией, которую он хранит столько лет. Вот и сейчас, бережно взяв с полки потрепанный томик Кортасара, вынул из книги прямоугольный квадратик цветного окна в прошлое.
…На маленькой яркой фотографии счастливые беспечные люди. Мужчина, женщина и маленький ребенок лет пяти. Люди счастливы, они беззаботно улыбаются в объектив нацеленной камеры. Вокруг море зелени. Возможно, какой-то парк. Вероятно, весна. Неправдоподобно насыщенные солнечные лучи подсвечивают багряным золотом волосы смеющейся женщины. Кусочек чьей-то хрупкой жизни. Отец держит жизнерадостного малыша на руках. Мужчина высокий и могучий. Он уверен в том, что сможет защитить сына. Малыш ничего не боится, потому что рядом с ним мать и отец. Такие красивые, молодые, сильные. Они как древние боги, как яркий солнечный свет, они будут всегда, и ничто не способно разрушить эту связь, запечатленную на маленьком кусочке картона. Они вечны…
Двое из троих людей на фотографии давно мертвы. Мертвы, как и Харон. Но он, в отличие от них, не ушел, превратившись в живого мертвеца, выжженного изнутри, трухлявого зомби. И если бы не тот дар, который он нес в себе и который так необходим другим людям, он бы давно отправился вслед за теми, кого однажды не по собственной воле потерял. Потерял еще в той, другой, благополучной жизни. Но он не имеет права уйти. Во всяком случае пока, потому что он апологет. Один из немногих, чье существование в новом мире небесполезно. И уже только ради этого стоит жить.
