— Гало — это великая сила, повелевающая желаниями и чувствами людей! — с пафосом произнес он. Но глаза его при этом косили на Дашину голую ножку. — Ты говоришь с миллионами. И они отвечают тебе, если ты умеешь их слышать.
— А я умею? — спросила Даша.
— Научишься!
— Дед, не дури ей голову! — вмешался Артём. — Гало — это просто объемная картинка, размноженная на много-много экранов. С технической точки зрения…
— Ага! С технической стороны флейта — это палка с дырками! — перебил его дед. — Ты слышал, как Даша играет на флейте?
— Слышал. Замечательно играет. Ну и что? Она взяла ее в руки три дня назад. Да ее никто слушать не будет! А профессионалы просто зашугают. Это же клан, дед! Туда не пускают чужих!
— Я им зашугаю! — Грива-самый-старший грозно нахмурил брови. — Да как только они узнают, что это моя невестка, они ее в елее утопят!
— Этого еще не хватало! Дед! Зачем это нам? Мне и ей?
— Дурак! — сказал действительный тайный советник. — Ты не знаешь, что такое слава. А я знаю. Если она станет великой певицей, а она ею станет, ты уж мне поверь, ее твои аладдиновские дружки пальцем тронуть не посмеют. Да их народ на части порвет.
— Господи! — пробормотал Грива. — Почти премьер-министр — и романтический идеалист.
— Ты у нас реалист! — рявкнул дед. — Знаешь, что Государь про тебя сказал?
— Ну? — Грива даже привстал.
— Он сказал: «У твоего внука, Андрей Алексеич, глаза святого и руки убийцы. Я думаю: уж не карающая ли Десница Господа явилась к нам в облике твоего внука?»
Дед фыркнул.
— Уж не знаю, что ты там наплел… Виноват, наговорил Государю, но уж точно не о законах физики вы беседовали.
— Почему ты мне раньше это не сказал о словах Государя? — воскликнул Артём.
— Потому! — Грива-самый-старший нахмурил брови. — Вот что, «карающая десница», завтра я вызову сюда съемочную бригаду с первого канала. И Даша споет. И завтра же ее покажут по росгало. В новостях. В самое лучшее время. И я тебе чем угодно клянусь: наш народ ее примет! Да он в нее влюбится с первого взгляда. Дашенька, ты согласна?
Даша посмотрела на Артёма.
Тот молчал. И не подал ей никакого знака: предоставил решать самой.
Артём чувствовал: дед прав. Даша действительно произведет фурор. Но Артёму было страшно. Ему казалось: сейчас не время для всего этого. Сейчас, когда планета — на грани мировой войны. А народ… Чихать хотел Червь-Дракон, господин Ю на мнение народа. Даже своего собственного, не то что — мировой общественности.
«Он чего-то боится, — подумала Даша. — Но не знает — чего… или — кого?»
Даша перевела взгляд с Артёма на деда. Глаза деда горели. Он больше не испытывал желания, глядя на Дашу. Он был уже в «завтра». Он был — как юный охотник, чье копье сейчас воткнется в полосатый бок зебры. Он — весь в этом броске, в этом копье. Зебра еще бежит, но для охотника она уже мертва. Она уже с гордостью брошена к ногам женщин…
— Я согласна, — сказала Даша.
Глава двадцать вторая
«Те, кого завтра сметут…»
Артём Грива
— Мне нужна не просто хорошая песня, а очень хорошая песня… — вещал дед. — Конечно, новая, зачем нам чужие объедки?.. Слушай, ты министр — или кто?.. Ну так распорядись!.. Через три часа!.. Да потому что в четыре у меня — запись… Что значит, не успеет? Мой исполнитель — успеет… Это мои проблемы. А твои — чтоб песня была. Ты меня понял, Василий? Найди, отними, любые поощрения! Кормим, понимаешь, целую свору дармоедов! А когда нужна одна-единственная песня… Даже слушать не хочу! Это у вас так не делается, а у нас — делается! Всё, Василий. Срок я назвал. Чтоб была. Ты меня знаешь!
Дед отключился, почесал за ухом, там, где был вживлен микрофон.
— Министр культуры, — сказал он. — Дурак полный. Но — исполнительный. Как раз такой, какой и нужен, чтобы управлять культурной шатией.
— Управлять? — Я скептически поднял бровь. — Разве творчеством можно управлять?
— Нельзя, — неожиданно легко согласился дед. — Но можно создавать видимость. Однако песню он нам найдет. Он сам — из музыкантов. Плохонький, но — с чутьем. Это, кстати, и есть управление творчеством, Тёмка. Маленьких, но не амбициозных — в администрацию. Чтобы холили и лелеяли больших.
— «А судьи — кто?» — осведомился я.
— А судья у нас один, — строго сказал дед, поднимая палец.
Я подумал, что он скажет: «Государь». Но дед сказал:
— …Народ! Народ рассудит!
Я засмеялся:
— Уже рассудил. «Хлеба и зрелищ!»
— Что б ты понимал, — буркнул дед. — Оценки твои: трояк — по музыке, трояк — по стихосложению… Камергер, называется!
Нет, ну надо же! Я сам не помню, что у меня там было — по культурным курсам. А дед не забыл.
— Так то когда было, — сказал я. И похвастался: — А я, между прочим, этой ночью стих сочинил! Кажется, неплохой.
— Стих? Ты? — удивился дед. — Ну-ка воспроизведи.
— Что, вот так прямо сейчас? — Я даже растерялся.
— А тебе что, аудитория нужна? — осведомился дед.
— Ну, я так не могу… — пробормотал я. — Давай я лучше запишу, а ты сам прочитаешь, а?
— Артём, прекрати кокетничать! — сурово сказал дед. — Читай! Или — забыл?
— Нет, не забыл.
Нет, ну вот что за человек мой дед. Я разозлился… Потом мысленно произнес первые строчки — и как-то сразу успокоился.
— Ворох потерянных душ
Гонит по улице ветер…
На деда я не смотрел. Я смотрел в высокое дворцовое окно, за которым плескались на ветру уже начавшие желтеть листья.
— Из темноты в темноту,
Тех, кому страшно при свете.
Хлещут незримые плети.
Шорох — как смех. На мосту,
Между перил — в пустоту…
Это странно звучало сейчас, солнечным утром, но я продолжал:
— Через барьер — в пустоту.
Те, кому душно на свете.
Те, кого сумерки метят,
Те, кого завтра сметут.
Канут, как пух в круговерти.
Дымом над кромкой огня
Души летят от бессмертья…
И обгоняют меня.
И замолчал.
Почувствовал, как все изменилось. Словно тень легла на всё.
Дед тоже молчал некоторое время. Потом подошел, положил руку на плечо:
— Страшно, Тёмка, — сказал он незнакомым, каким-то «надорванным» голосом. — Мне тоже страшно. Но мы выдюжим, правда?
Я не ответил.
Мы еще немного помолчали, потом дед сказал, уже обычным голосом.
— Хорошие стихи. Молодец. А я думал: тебе не дано.
