Миха, признаться, заскучал немного.
Наверное, ему стоило бы отступить, куда-нибудь к стеночке, а то и вовсе выйти тихонько, не мешая людям приносить присягу, но он вот стоял.
Слушал.
Смотрел.
Пытался запомнить, но быстро бросил, ограничившись парой-тройкой характерных морд. Вот Арвис. Хмур и тоже сосредоточен. Подходит сразу после баронессы. И это говорит, что в местной иерархии Арвис занимает весьма высокое положение.
За ним следует стража.
И еще стража. Снова стража. Потом толстый мужичок с лысиной и ключами на поясе. Он дрожит и как-то слишком уж часто кланяется. За ним — женщина.
Снова мужчина.
И женщина.
Замковые слуги. Их слишком много. И мальчишка устал. Теперь Миха явно видит и эту усталость, и желание убраться куда подальше. Но клятва.
Слова.
Сила, которая становится свидетелем этих слов. Кровь. Крови слишком уж много. А еще кажется, что этот, людской поток, никогда не иссякнет. Однако нет. Вот робко, боясь оторвать взгляд от пола, подходит бледная девица. Её голос почти не слышен, а вид крови ввергает девицу в состояние, близкое к обмороку.
И все.
Почти.
— А маги, — Миха говорит негромко, но тишина в зале стоит гулкая и торжественная, а потому сказанные слова слышны всем. — Они не будут клясться?
— Нет, — Винченцо подходит. Он бледен и кажется на диво изможденным, не отпускает ощущение, что он вообще с трудом держится на ногах. А еще и сестрицу свою, пребывающую в полубессознательном состоянии, придерживает. — Мы не вассалы доброго барона. А потому и клятву подобную не приносим.
Плохо.
То есть слово он дал, еще там, в деревне, но каким-то оно ненадежным выглядело, что ли. Да и сестрица его присоединиться к обещаниям не спешила.
— С магами принято заключать договор, — пришла на помощь баронесса. Вот с чего она вдруг так подобрела-то? Главное, смотрит на Миху почти ласково. Впору начинать бояться. — И условия его всякий раз иные. Думаю, мы обсудим их позже. Как и то, что делать с… остальными.
А вот тут в голосе звякнула сталь.
— И твоей невестой.
— Девочку не обижать, — предупредил Миха. И как-то оно довольно угрожающе вышло. Баронесса хмыкнула и сказала:
— Де Варрены держат слово. И клянусь, что не умышляю зла против этого ребенка.
Какие все вокруг неумышляющие собрались.
Впору порадоваться.
А не выходит.
— А теперь, — баронесса хлопнула в ладоши. — Пора праздновать! Да будет пир! И Эльнус, пусть рабов тоже накормят досыта, выдели им бочку эля, пусть славят доброту господина.
Добрый господин посмотрел на Миху с тоской.
Кажется, мысль о грядущем пире его ничуть не вдохновляла. Вот и правильно. Пить надо меньше. Пить вообще не надо.
Детям особенно.
Миха принял чашу, поднесенную баронессой. Пригубил.
Яд?
Какой-то напиток, кисловатый, пахнущий перебродившими яблоками и самую малость — медом. Острый. Он оставляет на языке горечь и от первого глотка жажда лишь усиливается.
— Поверьте, здесь нет отравы, — баронесса смотрит в глаза.
— А где есть? — уточняет Миха.
Почему-то слова его принимают за шутку. И баронесса смеется, а с нею и Миара, которая пусть и бледна, но всяко выглядит лучше, чем прежде.
Зал преобразился.
В огромном камине наливались рубиновым цветом угли. Над ними протянулись тонкие вертела с птицей и кусками мяса. Запах его, пока легкий, приправленный ароматами трав, уже поплыл по залу, привлекая собак. Те суетились, спешили подобраться поближе к огню, но отступали. И мальчишки, которым поручено было вертела вращать, грозили псам палками.
Безумие.
Столы.
И баронский покрыт алой скатертью. Серебряные кувшины ловят отблески огня. Ровно горят факелы. И свечи. От этого и жарко, и душно.
Миха допивает чашу.
До дна.
И закусывает куском лепешки, который поднесла баронесса.
— Мы не враги, — сказала она тихо и покосилась на бледную магичку. — Теперь, когда венец признал за вами право…
Она осеклась, явно сообразив, что и без того сказала слишком много.
— Говорите уже, — Миха тоже посмотрел на магичку.
Она казалась совсем уж юной.
И растерянной.
И еще появилось вдруг желание её защитить. Правда, не понятно было, от кого защищать, но какая разница? Ото всех. В здешнем поганом мире женщинам тяжко.
Это на Миху выпивка так влияет?
Он потряс головой, избавляясь от несвойственной ему прежде жалости к магичке и баронессе, и барону. И вообще всему гребаному замку.
— Венец выбрал наследника, — баронесса теперь глядела прямо и с вызовом. — Однако если вы причините вред моему сыну, вас это не спасет.
— Не причиню.
Джер отмахнулся от кубка и сказал что-то, а что — не расслышать. Шумно сделалось вдруг. Заверещали, завопили разноголосые дудки, пытаясь вывести какую-то развеселую мелодию. В вой их вплелось дребезжание струн и хриплый рев рожков. Тут же застучали барабаны.
Собаки отозвались лаем.
Барон поднял кубок, который ему подали, приветствуя подданных. А баронесса протянула кусок хлеба.
— Ешьте, — сказала она. — Это древний обычай.
Местный хлеб был низким и кисловатым, с твердой, что панцирь, коркой, но Миха с благодарностью впился в горбушку зубами.
— Моя матушка, да примут боги душу её, говорила, что хлеб есть залог клятвы намерений.
Для Дикаря это было слишком сложно.
А вот хлеб он оценил.
И мясо.
Но хлеб больше. Там, дома, хлеба не было. Женщины пекли тонкие ломкие лепешки, которые вовсе не имели вкуса, а этот вот — другое дело.
— И да поразит меня гнев их, — баронесса встала. — Если я словом ли, делом ли причиню вам вред.
Сила вяло шелохнулась.
А Миха склонил голову и сказал:
— Врагом я не стану. А другом… как получится.
Глава 55
Винченцо пил воду.
Ему подносили и хмельной мед, и легкое вино, но сама мысль об алкоголе вызывала приступы тошноты. А вода ничего. Пилась.
Есть тоже не хотелось.
И не только ему.
Миара сидела бледна, беспокойна и катала в пальцах хлебный мякиш. Изредка она касалась губами кубка, но не делала ни глотка.
— Может, стоит уйти? — тихо осведомился Винченцо.
Хотя вряд ли в окрестном шуме кто-то услышал бы. Люди веселились. Гремела безумная местная музыка. Подвывали ей собаки. Кто-то норовил что-то рассказать, силясь перекричать гам. И баронесса, сидя на почетном месте, по правую руку сына, снисходительно взирала на царящее безумие.
— Потом, — горящий взгляд Миары вновь задержался на Дикаре.
— Не трогай его, — попросил Винченцо, понимая, что вряд ли будет услышан.
Он ведь…
Кто?
Брат? Единственный из всей семьи, от кого может быть польза?
Но слабый. Никчемный. Или тот, кому никогда не хватало сил бороться? Кто, в ином случае, давно бы уже погиб.
— Ты видел?
— Что? — захотелось вдруг взять и стиснуть хрупкую шею, заглянуть в темные озера глаз, найти в них призрак страха.
Или уважения.
Заставить её подчиниться.
— Его приняли. Те вещи. Древних. Взяли и приняли. Никто… ни ты, ни я, ни баронесса… никто не смог бы прикоснуться даже.
— Баронесса прикасалась, — уточнил Винченцо. — Думаю.
— Это другое. А он… если он вдруг решит надеть венец, многие не будут против.
— Что ты задумала?
— Ничего, — соврала Миара и кинула-таки хлебный шарик в рот. Проглотила и скривилась. — От здешней кухни у меня изжога. Нельзя же есть столько жирного!
Врет.
И не про кухню. Над столами витали ароматы жареного мяса, мешавшиеся с дымом, чадом и вонью влажной собачьей шерсти. От этого мутило.
— И баронесса знает больше, чем говорит, — Миара отковырнула кусок липкого темного хлеба. Местный пах опилками, да и вкус имел соответствующий. — Решила свою игру затеять. Люди… вечно им мало.
— Думаешь, попробует нас подвинуть?
— Прямо — нет. Слишком боится. Да и нужны мы, это она понимает. Но найти кого-то, кого можно противопоставить нам, будет разумно. А она разумная женщина.
