Картина за проломом стала размытой, нечеткой. Я дернулся, сгибая ноги, – голова и руки Медведя оказались с моей стороны. Позади него золотой свет бушевал, затапливая пузырь. Отпустив лом, я схватился за железяку, торчащую из рыхлой влажной земли, подтянулся вновь – и выволок Медведя по плечи. Он все еще сжимал рукоять ножа, хотя теперь казалось, что сталкер мертв: опущенная голова подскакивала на усеивающих землю камешках. Я повернулся, увидел, что держусь за погнутую автомобильную ось, обхватил ее обеими руками, прижался – и целиком выпал сюда.
Золотой свет взорвался, залив глубокую яму, на дне которой мы находились.
Я зажмурился. Потом раскрыл глаза – пролом исчез. Вообще все исчезло… Лежа в полной темноте, я захрипел, дергаясь. Тело горело, вибрировало от переизбытка адреналина, глаза вылезли из орбит, пальцы ходили ходуном, живот содрогался в мучительных спазмах.
Глаза стали привыкать к новому освещению, и в небе над головой медленно проступили звезды, свет их разлился вокруг. Сталкер рядом со мной лежал неподвижно – вернее, полсталкера – торс и голова без ног. В том месте, где его разделило напополам, был ровный запекшийся срез, никакой крови. Пальцы сжимали рукоять торчащего из ноги ножа.
В глубине обступившей меня темноты что-то зашевелилось, раздался приглушенный лязг, скрип ржавого металла. Стены ямы состояли из земли и разнообразного мусора. И запах, запах! Специфический дух этого места не перепутаешь ни с чем.
Знакомый голос выругался, потом сказал:
– Химик?
Я с трудом разжал пальцы Медведя, отполз от него, стащил с плеча ремешок контейнера и лег на спину. Тело все еще била дрожь, хотя напряжение покидало его, уступая место боли. Куртка давно превратилась в лохмотья, зато от рубахи еще что-то осталось. Кое-как я расстегнул последнюю целую пуговицу и потянул края воротника в стороны. Поднял голову, скосив глаза.
В моей груди пылала душа.
– Химик! – позвал Пригоршня чуть ли не жалобно. – Это ты?
– Здесь, – сказал я.
– А! Ранен?
– Как тебе сказать…
– Мы на Свалке.
– Вижу, – пробормотал я. – Вернее, чую. Никита, слушай…
Он завозился, должно быть, пытался встать.
– Чего?
– Я думал, ты мертв. Марьяна тебе три пули в хребет всадила.
– Не в хребет, Андрюха. У меня ж контейнер на спине. Не такой здоровый, как у тебя, но все равно… Если б она из чего посерьезней стреляла, тогда ладно, но «тэтэшник»… Э, а ты свой контейнер не потерял? – вдруг забеспокоился он.
– Нет. Но артефактов там не так много осталось, как хотелось бы.
– Ничего, разберемся.
Я запахнул рубаху. Душа – редкий и дорогой артефакт. Я прилепил его себе под сердце, когда лежал за столом возле управляющей автоклавами машины, перед тем как вылезти оттуда и выстрелить в брюхо пса-пулеметчика. Без души я бы не смог скакать по всем этим лестницам и каменным полкам, носиться на мотоцикле, объезжая препятствия, да еще и паля в бюреров, волочь за собой Медведя, вонзившего нож мне в бедро, не смог бы бегать с обожженными ногами…
Ноги. Они болели. И внизу, где к коже пристали сплавившиеся с подошвами стельки, и вверху, где из бедра торчал нож.
Я вытащил его, пока душа не перестала действовать. Сейчас, когда я расслабился, артефакт «ощутит» это, и влияние его прекратится буквально за несколько минут, и вот тогда-то…
Я застонал, предвкушая, что испытаю вскоре.
– Что, что? – в полутьме на фоне звездного неба возник силуэт Пригоршни.
– У меня мороженое еще осталось, – сказал я. – И кровь камня. И слизняк там есть, кажется.
– А у меня только ломоть мяса в одной ячейке.
– Никита, я сейчас… сейчас сдохну от боли. Минут через пятнадцать… Наверх надо, слышишь? Спирта тут не достать, но бензин можно раздобыть, из канистры какой-нибудь слить старой, найти… Да хотя бы керосин. Тряпки в нем вымочить, завернуть кровь камня с ломтем – и на раны. Но вначале – мороженое, ты ж видел, как я с ним, когда Львовича…
– Я понял, понял, Химик! Ты давай, полежи чуток, я быстро выберусь, огляжусь и сразу тебе помогу наверх залезть. А то еще на крыс наткнемся, это ж Свалка, тут…
– Давай, лезь, – сказал я.
Он заспешил к склону.
– Эй, а Шрам где? – окликнул я его, и звук шагов стих – воцарилась озадаченная тишина.
– Блин… – сказал напарник. – А я забыл про него совсем! Ты его больше не видел, что ли?
– Вы с ним оставались, когда я уполз.
– Ну да… Так, значит, мы рядом лежали, когда у тебя там рвануло и прожектор свалился… Вода стала утекать, вояки помчались… Я тоже вскочил, побежал. И он. Или нет? Он, кажется, на месте остался. Или тоже… но тогда… Не помню, блин! Все, не помню, не приставай ко мне!
Что-то бормоча, Пригоршня ушел, и я остался один. Стало чуть светлее, звезды в небе гасли. Я не сказал ему про душу, которая уже потухла, отвалилась от кожи высохшим, сморщенным комком. Она много дала мне, но и многое отняла – пару лет жизни как минимум. Ни ее, ни слизь нельзя использовать вот так, прикладывая к голому телу. Для этого есть специальные тонкостенные контейнеры, которые ослабляют, но не целиком глушат влияние артефактов, либо повязки, пропитанные особым травяным раствором на спирту. Но это было мое решение – испытать душу на себе, так же, как тогда, в туннеле, его решением было поднять старика и тащить прочь от преследователей.
Добравшись до края ямы, Никита прокричал:
– Вот я спуск нашел вроде тропы. Кто-то тут бывает… Ты как там?
– Хуже, чем минуту назад, но лучше, чем будет через пять, – сказал я.
– Ладно, скоро вернусь, не уходи никуда…
После этого я, кажется, потерял сознание, но ненадолго – пришел в себя, услышав тихие шаги. Открыл глаза. Небо стало еще светлее.
– Никита, ну что? – спросил я.
Надо мной склонился темный силуэт, и мне показалось, что с головы свешиваются змеи… нет, это были заплетенные в косицы темные волосы. Вдруг подул ветер… Хотя на самом деле не было никакого ветра, но возникло ощущение сквозняка, которым тянуло из каких-то незримых щелей, ведущих в скрытые закоулки пространства. Сколько я ни всматривался, не мог разглядеть лица того, кто склонился надо мной, лишь серое пятно в обрамлении змей-косичек.
Он протянул руку.
– Не тот карман, – прошептал я.
Пальцы, уже почти коснувшиеся кармана на правой половине груди, переместились в сторону, откинули клапан на левом и достали четки, найденные возле ноутбука в доме на склоне, – я давным-давно позабыл про них.
– Вернулся за ними? – спросил я.
Он молчал. В рассветных сумерках округлые камешки немного светились, но я все равно не смог разглядеть его. Силуэт выпрямился. Четки пропали. Дуновения стали слабее: он пошел прочь.
