Силуэт имел крупные покатые плечи, голова врастала в них, имея форму, напоминающую холм, красновато-коричневый темный холм. Этого же оттенка была и сама фигура, почти лишенная каких-либо деталей. Создавалось ощущение полной однородности. Только на передней части «холма» зияло глубокое черное отверстие, похожее на дыру, в которую видно самую темную ночь без звезд. Пустая дыра вместо лица.
Я почувствовал не страх, а скорее дискомфорт и отчуждение.
– Здравствуй, Странный, – раздался низкий глухой голос, показавшийся знакомым.
Голос исходил из бездонной дыры.
– Привет, – несколько напряженно ответил я, – ты кто?
– Я? – спокойно переспросила дыра. – Я – это ты.
– Да? – недоверчиво прищурился я. – А почему у меня лица нет?
– А зачем тебе оно? – вновь переспросила странная фигура. – Не в лице дело… Дело в том, – говорил он медленно и почти без интонаций, – что мы с тобой встретились…
– Ты – глюк, или мое бессознательное, или, может, ты волна? – поинтересовался я осторожно.
– Я, – ответило оно, – твой Зеркальный Двойник. У каждого есть свой Зеркальный Двойник: ведь весь мир – это сложная система зеркал. Я уж не говорю о Двойниках Третьего Порядка, о Полуторных Двойниках – это всего лишь частные проявления общей картины.
Я медленно кивнул. Мне казалось, что из черной дыры сквозит ледяным холодом. Я старался на нее не смотреть, но и не прятал глаз.
– Закурим? – предложил я, доставая смятую пачку. – Сигареты хоть и иллюзорные, но табак нормальный.
– Я не курю, – растягивая слова, произнесло оно.
Прозвучало это как приговор суда, но я и бровью не повел – чувствовал, что бояться его нельзя, иначе… А потом, как бы оно курило? Рта ведь у него нет…
– Ах да, – ответил я, прикурив, – я и забыл. Давненько мы не виделись.
– Да, – согласилось Нечто, – давно. Если тебе так будет проще, я – это просто анти-«ТЫ».
– Ну, я как-то так и понял, – сказал я.
Помолчали.
– Я ждал, что ты придешь, – заговорил наконец Двойник. – Я давно тебя жду.
– Мастер Иллюзий меня тоже почему-то ждал, – сказал я, выпуская искрящийся дым к вершине своего мерцающего купола.
– Но не так, как я, – возразил Двойник. – Мы с тобой – единое целое, не забывай.
– Да забудешь тут. – Я нахмурился. – Последнее время я особенно остро чувствую твое присутствие.
– Как тогда? – спросил он. – В долине у поезда?
– Да при чем тут поезд, – отмахнулся я, – почти везде и всегда, начиная с Земли еще.
– Да, – если бы у него было лицо, он бы, наверное, усмехнулся, – расстояния не имеют значения. Итак…
– Итак, – повторил я, изогнув левую бровь.
– Ты действительно хочешь войти туда? – Слово «туда» он произнес с некоторой паузой.
– Да как тебе сказать, – я следил за клубами улетающего к потолку сигаретного дыма, – не столько хочу, сколько уже, наверное, должен. Должен войти туда, потому что так надо.
– Ну что ж, – вновь дохнуло льдом, – ты говоришь правильно. А знаешь ли ты, что если ты войдешь туда, то ты изменишься абсолютно? Возврата назад уже не будет… Никогда не будет.
Его глухой басовый тембр вновь прозвучал с каким-то гулким эхом фатального приговора.
– Я уже догадался, – ответил я. – Возможно, именно поэтому я должен войти туда.
– Но теперешний ты исчезнешь, – продолжал он. – Твое место займет совсем другая личность…
– Но ведь это все равно буду я? – спросил я.
– Одна тысячная – возможно, – он слегка качнулся на конусообразном стебельке, который обозначал у него ноги, – а количественно и качественно это будет уже не человек, глядящий на киноленту, а художник, который нарисовал человека, глядящего на киноленту, – так, наверное, понятней?
– Все во Вселенной меняется, – парировал я. – Чем я хуже?
– Что ты знаешь о законах Вселенной, мальчишка, – без всякой интонации произнес он.
– Все, что в меру моих скромных возможностей, – ответил я, пожав плечами.
– Вот именно, вот именно. – Он чуть качнулся вперед, что должно было, видно, означать кивок. – Но для того чтобы войти внутрь, раз уж ты так решил, – продолжил он, – тебе придется меня убить.
– Убить? – удивился я. – Опять? Ты не обижайся, но я уже наубивался досыта. Не стану я тебя убивать.
– Возможно, я некорректно выразился, – ответил Двойник. – В принципе это можно назвать «слиянием». А потом, другого выхода нет. А точнее, входа… Понимаешь?
Я промолчал.
Он начал медленно увеличиваться в размерах, постепенно закрывая собой завораживающее зеркало.
– В театре Но[78] есть два персонажа, – его голос звучал будто сквозь деревянную маску, – Ваки и Ситэ.
Я почувствовал, что плавно движусь вверх, – вода забурлила, и на поверхности показался мокрый бесцветный дощатый настил… Под зеркалом возникла полукруглая деревянная сцена.
– Ваки, – продолжало мое наваждение, – это тот, с кем все происходит, тот, кто ждет и созерцает события… – Он поднял отростки рук вверх, над головой, продолжая увеличиваться в размерах… – Ситэ – это тот, кто… что происходит с Ваки: бог, герой… царь сюжета… тот, кто становится действием и смыслом… Сейчас я – твой Ситэ, а ты – мой Ваки… Вокруг нас множество теней, советников и помощников – это называют Цурэ…
Из досок сцены перед зеркалом возникла зеленая мочалка, которая стала расти – это оказалась карликовая сосна, на вершине которой поднимался вверх мой Двойник. В черной, дышащей холодом дыре возникла белая маска японского театра. Маска противно улыбалась…
Я инстинктивно схватился за автомат, но оказалось, что моя рука сжимает рукоять изогнутого меча дао.
У Двойника же в бесформенном отростке возникла длинная катана, на которой сверкнуло два блика – красный и синий. Он отвел меч назад, за спину, острием вниз… Он замер…
Я встал на полусогнутых коленях, взяв свой дао обеими ладонями, растопырив локти. Черная, с ярким бликом, полоска лезвия шла передо мной слева направо.
– Все в целом рождает ощущение воплотившегося сна, – продолжал прикрывшийся маской Двойник, вперив в меня две мертвые черные щели «глаз». – Сна, который может быть в сию секунду нарушен любым резким движением или всем, что чуждо для данной условности… Важно, чтобы внимание не отвлекалось от кромки лезвия, движения должны происходить как в трансе… Даже в момент плача или убийства воздевается лишь одна рука, отягощенная сном или предательством…
Мы продолжали стоять в этих позах – я старался сохранять расслабленное спокойствие.
