отсутствия мозгов и еще общей дерьмистости характера.
Парня навели на Уну? Что велели? Втереться в доверие? Очаровать? А дальше? На одном очаровании далеко не уедешь. А вот страх – дело иное. И вот бил он девчонку по приказу свыше или по собственной безголовой инициативе? А ведь продержался долго.
Что врал? Или не только врал? Не получилось ли так, что и к нему обратились с тем же предложением, что и к Вихо? И парень его принял. И Уну давил, доводя до черты, после которой она бы молча выполнила все, что он хочет, лишь бы больше не трогал.
Мерзость. Но могло сработать. Или нет? Или и вправду устроили бы засранцу несчастный случай?
– Кстати, мне, конечно, не говорят, но птички нашептали, что в последний год количество дури значительно уменьшилось… да, слушок пошел, что скоро и вовсе не станет. Запасы на исходе. А цены взлетели вчетверо…
Братец за годы изменился. Куда подевался мальчишка со шрамом над бровью и кучерявыми волосами, которые его несказанно злили этой своей девчачьей кучерявостью. Как-то он, добравшись до мамкиной корзинки с рукодельем, вытащил ножницы и постригся.
Крику было. Досталось почему-то Томасу. Старший. Не уследил. А он, если подумать, всего-то на полтора года и старше. И дела свои имелись. И вообще…
– Привет, Даг, – сказал Томас и руку протянул, которую Даг принял осторожно, будто боясь раздавить. У самого-то лапы огромные, кожа задубела, покрылась сеткой черных шрамов.
– Привет, стало быть, – прогудел Даг, правда, не слишком радостно.
Когда все разладилось?
Когда Томас уехал, а Даг остался, единственный из троих, этакой последней надеждой папашки обзавестись наконец правильным наследником.
Даг был рад. Он всегда стремился вылезти вперед. И дико обижался, когда его на охоту не брали. Но ведь после отъезда Томаса должны были бы взять? Или нет?
Кудрявые волосы поредели. И лысина, проклюнувшись на макушке, расползалась этаким уродливым пятном, будто плесень, право слово. Округлое лицо утратило детскую припухлость, зато обзавелось взрослой щетиной и отвисшими щеками.
Волосатые руки. Клетчатая рубашка, будто оставшаяся с тех давних времен. Помнится, отец такие любил. Джинсы. И старый ремень.
– Неплохо выглядишь, братишка, – примиряюще сказал Томас.
Если кто и может знать, что случилось той ночью, это Даг. Он всегда любил подсматривать. Вечно следом ходил и ныл. Порой жаловался родителям. И тогда Томасу прилетало.
– И ты ничего. – Даг плюхнулся на стул. – Пить будешь?
– Воздержусь.
– Брезгуешь?
– Голова болит, – почти не соврал Томас. Голова и вправду болела. Когда сильнее, когда слабее. Сейчас вот боль отступила, превратившись в тень самое себя. Но пить ему настоятельно не рекомендовали. А прибывший из Тампески менталист сказал, что Томасу следует в церковь заглянуть. Помолиться.
И вообще, он может считать, что во второй раз родился.
В третий. Томас точно это знал, но спроси кто почему, не ответил бы. На его счастье, никто подобным вопросом не задавался.
Даг махнул рукой:
– Пива… чистюля. Совсем нас позабыл.
– Прости. Дела.
– Ага, – сказано это было так, что стало понятно: в существование этих самых абстрактных дел Даг не верит. И правильно делает. Томас и сам не мог бы сказать, отчего он столь упорно избегает появляться в городе. Даже когда случался отпуск, Томас предпочитал проводить его где угодно, только не дома. И причины находил веские, как ему казалось.
Теперь эти причины казались смешными.
– Я по делу, – задушевной беседы не получится. Но Томас должен спросить. – Помнишь Берта?
– Ага. – Даг одним глотком ополовинил бутылку.
– И ту ночь, когда… его не стало?
– Когда ты его пришиб.
– Что?
– Мамка велела молчать. – Даг вытащил из кармана отцовский портсигар и постучал им по стойке, нарочно привлекая внимание. – Но мамки нет. И папашка спился… знаешь, как он меня драл?
– Знаю, меня он тоже драл.
– Но не в пьяном угаре. Ты уехал, и все. Забыл. Будто и не жил здесь.
– Ты на это обижаешься?
– Я? – Даг откинул крышку и вытащил мятую папиросу. Курили в баре много и всегда, и сигаретный дым, собираясь под низким потолком, красил его в серый цвет. Ближе к полуночи дыма станет так много, что старенькая вентиляция окончательно им захлебнется. Он спустится к полу, прикрывая разноцветные осколки. Он поднимется и укроет раздолбанные мишени, в которых время от времени застревали дротики. Он пропитает одежду и волосы людей, здесь собравшихся.
– Я не обижаюсь. Чай, не дитё. Я говорю, что из-за тебя все разладилось. После той самой ночи…
– Я ее не помню.
– Что, совсем? – вялый интерес и недоверие.
– Совсем. Я даже не помню, что к Эшби заглядывал накануне. К ним пошел, увидел дом и поплыл. Сказали, что блок стоял.
Врать брату смысла не было, тем паче информация была не то чтобы закрытой.
– Он слез, но память порушил. И теперь я разобраться хочу, что там случилось.
– А хрен его знает, что там случилось, – меланхолично отозвался Даг. – Вы ж меня не взяли. Я просил, а вы не взяли… вечно вдвоем. Я помню.
Он допил пиво и махнул рукой, призывая новую бутылку, которая появилась в мгновение ока.
– Я хотел в окно вылезти. Даже пригрозить думал, что все расскажу, только заснул. Ждал, ждал и заснул. Случается с детьми… набегался накануне. Проснулся уже от голосов.
Из-под крышки пошла пена, которую Даг слизнул.
– Мамашка. Папаша и старик Эшби… – Его передернуло. – Я его боялся. Встретил как-то… камни в пруд кидали. С Крисом. Помнишь Криса? Он загнулся вскоре… Эшби подошел. Стал нести какую-то хрень про то, что лягушки тоже живые. И вообще… он с Крисом трепался. А я только и думал, как бы куда подеваться. Не хотел, чтоб он на меня пялился. Глазищи такие. У людей не бывает таких.
Это Даг произнес с немалой убежденностью.
– Он сказал Крису, что тот умный. И что ему надо учиться. Много учиться, и не только в школе. Предложил заглянуть в усадьбу. Крис еще хвастался, что его Эшби сам учить взялся, чтобы потом в колледж можно было поступить. Или в университет. Ага… хрен ему, а не университет.
– Погоди. То есть Эшби учил Криса?
– Так я тебе о чем толкую. И не только его. Вы тут мышей ни хрена не ловите. Он еще тем извращенцем был. Не знал?
– Откуда?
– От верблюда. – Даг пил пиво большими глотками, отфыркиваясь и кривясь, будто сам процесс этот не доставлял ему никакого удовольствия. – К нему полгорода бегало. Книжки читали. В саду играли… Джейла Макграви, помнишь такую? Она все с розами возилась. Пока не померла. Видишь,
