донимают и донимают. И мне еще добираться до дома …
Конечно, Алинка зовет в гости, но мне неловко. Там у нее и так народу полный дом.
Приглашение на Новый год я все же приняла, хоть изначально и не хотела. Вдобавок смутное чувство, тонко пищащий голосок откуда-то изнутри подсознания отчаянно семафорит и подзуживает, что отказываться нельзя. А собственно, что я теряю? Потому и согласилась.
Алинка кажется задремала, Паша так точно уже давал храпака, Юлька, взглянув на эту парочку в зеркало заднего вида немного убавила звук магнитолы. Я вспомнила, что у меня с собой был пакет, я его точно бросала куда-то сюда, в багажник. Повертелась, нашла, достала воду и пачку печенья. Развернула, положила на колени. Обернулась к Грише.
– Угощайся.
Тот отчего-то снова сидел мрачнее тучи и, кажется, с опаской смотрел то на меня, то на печенье.
– Что это?
– Как что? Печенье, земляничное. Угощайся. Есть еще вода и шоколадка. По правилам должно быть еще яблоко, но в магазине их не было.
– По каким правилам? – поперхнулся он.
– По моим. Потому что я так люблю. Попробуй.
– А почему печенье земляничное? – попытался, кажется, вывести на разговор меня этот бука.
– Ну… – замялась я, не решаясь откровенничать с чужим человеком, – Это на самом деле неважно. Уже не важно. Так будешь или нет?
– Буду, – несмотря на расстроенный вид, соглашается Гриша. Потом пристально смотрит на меня, как я, по старой детской привычке, откусываю у квадратика песочного лакомства поочередно все уголочки, делая из него подобие круга, потом прикладываю получившуюся медальку с изображением ягод к глазу на манер пиратской повязки и тут же отправляю последний кусочек в рот.
Но вдруг этот бука счастливо улыбается, берет сразу несколько печенюшек вместе, одновременно запихивая их в рот так, что щеки выпирают углами. И жует, как ни в чем не бывало, а у меня в этот миг наворачиваются слезы, сбивается дыхание, и словно кто-то вырывает кусок мяса из груди. Как же сейчас там ужасно болит и кровоточит…
И теперь уже я отворачиваюсь к окну, чтобы не смотреть на Гришу, потому что точно так же когда-то уминал печенье мой единственный и дорого́й друг Йорик.
Алинка порывается оставить меня у себя, но я отбрыкиваюсь, как ужаленная, и спешу вызвать такси. Настроение практически на нуле, но я стараюсь, делаю вид, что все в порядке. Потому что от моих тараканов в голове даже мне тошно, а другим и своих проблем хватает.
Такси подъезжает как раз в тот момент, когда все мужики уносят наверх багаж, а мы с Алинкой остаемся одни у машины. Она крепко сжимает меня в объятиях, шепчет благодарности за то, что я ее не бросила и смогу повторить этот подвиг в Новогоднюю ночь. Я клятвенно обещаю, что приеду тридцать первого, в пять вечера. Затем сажусь в такси и укатываю в свою нору. Зализывать раны. У меня на это два дня.
А потом я решу, что нужно начать жить сначала. Просто жить без воспоминаний и чувства вины. Потому что с этим действительно пора покончить. Потому что это грузом тянет меня на дно. Потому что даже такой супермужик, как Игорь, для меня прошел тенью по жизни. И так дальше продолжаться больше не может. Два дня… у меня есть два дня, чтобы полелеять свои воспоминания, а потом их нужно точно так же безжалостно сжечь, как и письма…
Что-то нехорошее зашевелилось в душе, но я отбросила неприятное чувство на задворки сознания.
В моих окнах горел свет, поэтому рано распускать нюни. Впереди еще одна битва.
Папа открыл дверь с первого звонка. Раздет, помят, молчит, грозно смотря мне в глаза. В зале тарахтит телевизор, вещая спортивные новости. Я кротко здороваюсь.
Он снова молчит.
Я стягиваю с себя мокрую куртку, сапоги, штаны и свитер, насквозь промокшие, снимаю тоже здесь, внаглую перешагиваю через кучу одежды и, в одном нательном облегающем белье, шурую в ванную. Закрываться не привыкла с детства, знаю, что никто не зайдет. Включаю горячую воду, чтобы согреться и искупаться. Это мой неизменный релакс. Добавляю пару колпачков геля для пены. Дрожу от холода, растираю свою гусиную кожу, а потом плюю на все и лезу в еще даже не наполнившуюся водой ванну. Наберется вместе со мной. Так теплее.
Когда вода доходит до подбородка, я выключаю кран и наступает долгожданная тишина. Хотя эту тишину ждала не только я. Но и мой папочка.
– Ты почему телефон не брала? И почему он дома, а ты нет? – кричит он откуда-то из коридора.
– Пап, я уехала рано утром, телефон выпал из кармана. Я сама не знала. Прости, пап. Надеюсь, ты маме ничего не говорил?
– Нет, конечно. Жду же тебя, видишь. Давай отогревайся и выходи. Поговорим. Я куртку и сапоги на батарею положу, а остальное стирать забери.
– Ладно, пап. Спасибо, пап.
В ответ шебуршение, грузные шаги, старческое кряхтение, горестные вздохи и ни одного слова. Злится? Переживает?
Я закрыла глаза, успокаиваясь и впитывая тепло каждой клеточкой тела. В голове проносились самые лучшие кадры сегодняшнего дня. И, как ни странно, постоянно в них попадал новый знакомый. Он очень красив. И глаза у него такие… Не описать словами, но когда он улыбается и смотрит на меня, то внутри все переворачивается. А еще с ним просто приятно молчать. Мы, собственно, так и делали.
Через час, разомлев от горячей воды, я ловлю себя на том, что вот-вот усну. Поэтому сразу выбираюсь из ванной, обтираюсь и заворачиваюсь в огромный махровый халат.
Папа – на кухне, греет чай. В микроволновке – мамины пироги, на столе – вазочка, наполненная абрикосовым вареньем с орешками. В общем, полный боекомплект. Внутренне сжимаюсь, чтобы приготовиться к нотациям, и вообще молюсь каждую секунду, чтобы мне никто не промывал сейчас мозг. И вселенная будто слышит меня. Потому что в следующую минуту отец задает совершенно неожиданный вопрос:
– Ты Новый год с кем решила отмечать?
Я жду продолжения и неуверенно пожимаю плечами. Отец мнется, делает глоток своего остывшего чая и продолжает:
– Если ничего совсем не придумаешь, приезжай к нам с мамой. У нас, правда, соседи в этом году будут. Решили вместе отметить. Но ты не помешаешь, конечно. Скучно точно не будет. А так, если хочешь, могу тебе путевку взять. Ну, например, на горячие источники. Или на горнолыжный курорт. Еще есть варианты. Подумай.
– Пап, с чего это вдруг? – Я не
