землей. Джиллиан посмотрела на них и подумала о домах с привидениями и о местах, которые забирают у тебя больше, чем отдают. Обе вздрогнули и встали поближе друг к дружке.
В комнате была дверь. Обычная маленькая деревянная дверь из необработанной сосны. На уровне глаз взрослого человека висела табличка. На ней была надпись, похоже вырезанная по дереву, и надпись гласила: «Будь уверен».
– Будь уверен в чем? – спросила Джиллиан.
– Полагаю, «будь уверен, что хочешь увидеть, что с другой стороны», – ответила Жаклин. – И это единственный выход.
– Мы можем подняться обратно.
Жаклин уставилась на сестру.
– У меня болят ноги, – сказала она. – Кроме того, мне казалось, ты хотела приключений. «Мы нашли дверь, но она нам не понравилась, так что мы пошли обратно, даже не заглянув, что там за ней» – это не приключение. Это… Это бегство.
– Я не собираюсь убегать, – сказала Джиллиан.
– Отлично, – сказала Жаклин и потянулась к дверной ручке.
Но еще до того, как Жаклин взялась за нее, ручка повернулась и дверь распахнулась, открывая самое невозможное место из всех, что они видели в своей жизни. Там было поле. Большое поле, настолько большое, что казалось, оно тянется до бесконечности, но нет, оно упиралось в шиферно-серый океан, бьющийся в скалистый неприступный берег. Девочки не знали слова «пустошь», но если бы они его знали, то обе мгновенно согласились бы с тем, что перед ними пустошь. Это была Пустошь, как та самая платоновская идея, от которой произошли все остальные пустоши. На земле был сплошной ковер из низкорослых кустарников и ярких цветов с синими, оранжевыми и фиолетовыми лепестками – невозможное буйство красок. Джиллиан шагнула вперед, не сдержав удивленный и восхищенный возглас. Жаклин, не желающая отставать, шагнула следом.
Дверь за ними захлопнулась. Но девочки этого не заметили – еще нет. Они были заняты: они бежали, хохоча, по цветущему полю, под взглядом громадной кровавой луны.
История наконец началась.
Часть II. Идут во мраке Джилл и Джек
На рынок, на рынок, за жирной свиньей,
И снова до дома! Хоюшки-хой!
На рынок, на рынок, а боров жирней!
И снова до дома! Хоюшки-хэй!
На рынок! Там купим сливовый пирог
И снова до дома, проходит денек.
На рынок, на рынок, за булкой простой,
И снова до дома, а рынок – пустой.
На рынок, – собаку возьмем пожирней!
И снова до дома! Хоюшки-хэй!
На рынок, на рынок, за цыпой худой,
И снова до дома! Хоюшки-хой!
Английский фольклор
4. На рынок, на рынок, за жирным гусем
Джиллиан и Жаклин бежали по цветущему полю, подобно диким созданиям, – и в этот миг, этот краткий сияющий миг, когда их родители были далеко и не знали, чем занимаются их дочери, когда никто из обитателей Пустошей еще не знал об их существовании, они были дикими созданиями, свободными делать все, что им хочется, а им хотелось бежать.
Жаклин бежала так, будто копила все неистраченные возможности бегать именно для этого момента, для этого места, где никто не мог ее увидеть, или отругать, или указать, что леди себя так не ведут, присядь, притормози, ты замараешь платье, ты порвешь колготки, будь хорошей девочкой. У нее на коленках были пятна от травы, а под ногтями грязь, и она знала, что позже пожалеет и о том и о другом, но в этот момент ей было все равно. Наконец она бежала. Наконец она была свободна.
Джиллиан бежала медленнее, стараясь не потоптать цветы, притормаживая всякий раз, когда ей хотелось оглянуться и рассмотреть все вокруг широко распахнутыми глазами. Никто не указывал ей идти быстрее, бежать сильнее, не терять из виду мяч; никто не требовал от нее соревноваться. Впервые за долгие годы она бежала единственно ради удовольствия от бега, и когда она споткнулась и упала в цветы, то упала со смехом.
Затем она перевернулась на спину, и смех замер, и пока она смотрела широко распахнутыми глазами на рубиновый глаз луны, в горле у нее пересохло.
Если вы когда-нибудь видели луну, сейчас вы могли бы подумать, что знаете, что видела Джиллиан, могли бы подумать, что представляете эту луну, сияющую над ее головой. Луна – самое дружелюбное из небесных тел, она светит теплым, белым приветливым светом, она как друг, которому достаточно знать, что с нами все в порядке – в наших тесных мирах, тесных дворах, в нашей тесной, хорошо обустроенной жизни. Луна волнуется за нас. Мы не знаем, откуда мы это знаем, но мы все равно это знаем: луна наблюдает за нами, волнуется за нас и любит нас, несмотря ни на что.
Эта луна тоже наблюдала, но на этом все сходство с такой знакомой и уютной луной, что наблюдала за близняшками с самого их рождения, заканчивалось. Эта луна была огромной и красной, будто рубин, каким-то образом помещенный в ночное небо и окруженный сверкающими точками миллиона звезд. Джиллиан никогда в жизни не видела столько звезд. Она долго и внимательно рассматривала их, так же как и луну, которая, как ей казалось, смотрит на нее с небывалой сосредоточенностью и вниманием.
Жаклин, устав бегать, постепенно переместилась к сестре и устроилась в цветах рядом с ней. Джиллиан беззвучно указала наверх. Жаклин посмотрела и нахмурилась, ощутив внезапное беспокойство.
– Эта луна какая-то неправильная, – сказала она.
– Она красная, – сказала Джиллиан.
– Не поэтому, – сказала Жаклин, которую, помимо прочего, приучали сидеть смирно, читать книжки, а не играть в шумные игры, и наблюдать. Никому не пришло в голову просить ее быть умной, и по большому счету это было хорошо: ее мать с большей вероятностью попросила бы ее быть чуточку глупой, потому что глупые девочки обычно более покладисты, чем упрямые умные. Умом должны были обладать мальчики, ум мог только помешать сидеть смирно и быть наблюдательной.
Жаклин сама обнаружила в себе ум, выуживая его из тишины – ей часто приходилось оставаться наедине с самой собой; она использовала его для заполнения пробелов, которые естественным образом вытекали из смирного, спокойного и терпеливого образа жизни. Ей было всего двенадцать. Ее знания были ограниченны. И все же…
– Луна не может быть такой большой, – продолжила она. – Она слишком далеко, чтобы быть такой большой. Если бы она была так близко, то приливы и отливы нарушились бы, и мир раскололся бы из-за гравитации.
– Гравитация
