такое может сделать? – спросила в ужасе Джиллиан.
– Могла бы, если бы луна была так близко, – ответила Жаклин.
Она встала и потянулась помочь подняться сестре.
– Нам нельзя здесь оставаться.
Луна была неправильной, и еще эти горы вдалеке. Горы. Почему-то у нее не было проблем с тем, что под подвалом могут оказаться поле и океан, но горы? Это было уже слишком.
– Дверь исчезла, – сказала Джиллиан.
В волосах у нее, будто заколка, застряла веточка какого-то фиолетового растения. Веточка была красивой.
Жаклин уже не помнила, когда ее сестра надевала что-то просто потому, что это было красиво.
– Как мы собираемся попасть домой, если дверь исчезла?
– Если луна может быть неправильной, то и дверь может двигаться, – ответила Жаклин, надеясь, что это звучит достаточно убедительно. – Просто нужно ее найти.
– Где?
Жаклин задумалась. Впереди был океан, огромный, бушующий и яростный. Волны могли в мгновение ока унести их прочь, если они подойдут слишком близко. Позади возвышались горы, скалистые и зловещие. На самых высоких вершинах виднелось что-то похожее на замки. Но даже если бы они с Джиллиан смогли забраться так далеко, не было никакой гарантии, что люди, живущие в этих замках, напоминающих лапы, вцепившиеся в крутые склоны, захотели бы приветить двух затерявшихся девочек.
– Можем пойти налево или направо, – сказала наконец Жаклин. – Выбирай.
Джиллиан воодушевилась. Она уже не помнила, когда в последний раз сестра позволяла ей выбрать что-то, опасаясь, что в итоге они окажутся в грязной луже или случится какая-нибудь другая мини-катастрофа.
– Налево, – сказала она, схватила сестру за руку и потащила через бескрайнюю суровую пустошь.
* * *
Важно понять кое-что про мир, в котором очутились Жаклин и Джиллиан, даже если они сами не смогут понять его по-настоящему некоторое время (а быть может, и никогда). Итак, Пустоши…
Есть миры, построенные на радугах, а есть – на дожде. Есть миры чистой математики, где каждое число, перекатываясь в реальность, издает хрустальный звон. Есть миры Света и миры Тьмы, миры поэзии и миры разума, есть миры, где единственное, что имеет значение, – доброта в сердце героя. Пустоши не относятся ни к чему из перечисленного. Пустоши существуют в вечном сумраке, в паузе между ударом молнии и воскрешением.
Это место бесконечных научных экспериментов, чудовищной красоты и ужасных последствий.
Если бы девочки повернули в сторону гор, они очутились бы в мире снега и сосен, где ночами пронзительно воют волки и повелители вечной зимы правят неумолимой рукой.
Если бы девочки повернули к морю, они бы очутились в мире, навеки застывшем за миг до того, как затонуть, где песни сирен заманивают неосторожных на верную смерть и где повелители почти затонувших земель вовеки не забывают и не прощают незваных гостей.
Но они не сделали ни того ни другого. Вместо этого они пошли через заросли папоротника, останавливаясь время от времени, чтобы сорвать цветы, которые они никогда раньше не видели, то белые – белее кости, то темно-желтые – цвета желчи, то с женским лицом, неясно угадывающимся посреди лепестков. Они шли до тех пор, пока больше не могли ступить ни шагу, и тогда они в изнеможении легли, обнявшись, и растительный покров послужил им прекрасным матрасом, а кустарник скрыл от посторонних глаз.
Луна зашла. Встало солнце и принесло с собой грозовые тучи. Весь день солнце скрывалось за ними, так что небо ни разу не стало светлее, чем когда девочки попали сюда.
Волки спустились с гор, а из моря пришли создания, о которых невозможно рассказать, и все они собрались вокруг спящих детей и наблюдали, как сон уносит часы их жизни.
Девочек никто не тронул. Они сделали свой выбор: они выбрали Пустоши.
Их судьба, их будущее были определены.
Когда снова взошла луна, морские твари и звери с гор ускользнули прочь, оставив Жаклин и Джиллиан просыпаться в одиноком безмолвном мире.
Первой открыла глаза Джиллиан. Она посмотрела на красную луну, висящую над ними, и дважды удивилась в течение секунды: во-первых, что луна все еще казалась очень близкой, а во-вторых, что не удивилась тому, где находится.
Конечно, все это было на самом деле. Порой ей снились необыкновенные и прекрасные сны, но никогда ничего подобного.
А если ей это не приснилось, то, значит, это все на самом деле, а если это на самом деле, конечно, они все еще были здесь. Реальные места не исчезают просто потому, что ты прилег отдохнуть.
Рядом с ней зашевелилась Жаклин. Джиллиан повернулась к сестре и поморщилась при виде слизняка, медленно ползущего по краешку ее уха. Они попали в приключение, и если Жаклин начнет паниковать из-за того, что она замаралась, приключение будет испорчено. Джиллиан так осторожно, как могла, потянулась к Жаклин, сняла с ее уха слизня и зашвырнула его в папоротник.
Когда она оглянулась, глаза Жаклин были открыты.
– Мы еще здесь, – сказала она.
– Да, – подтвердила Джиллиан.
Жаклин встала, нахмурившись при виде грязи на подоле платья и пятен от травы на коленках. «Хорошо, что она не видит своих волос, – подумала Джиллиан, – а то могла бы и зареветь».
– Нам нужно найти дверь, – сказала Жаклин.
– Да, – сказала Джиллиан, хотя так не считала, и когда Жаклин протянула ей руку, она так и так взялась за нее, потому что они были вместе, вдвоем, по-настоящему вместе, и даже если это не навсегда, это было необычно и чудесно.
Если люди узнавали, что у нее есть близнец, то непременно говорили, как это здорово – когда с самого рождения есть лучший друг. Она никогда не могла сообразить, как им сказать, что они ошибаются. Иметь близнеца значило, что рядом с тобой кто-то, с кем тебя постоянно сравнивают, и не в твою пользу, кто-то, кому ты не обязан нравиться – и чаще всего не нравишься, потому что эмоциональные привязанности опасны.
(Если бы Джиллиан смогла выразить свои ощущения того, как ей живется дома, если бы она смогла рассказать об этом какому-нибудь взрослому, она могла бы удивиться, насколько все могло стать иначе. Но – ах! – если бы она это сделала, они с сестрой никогда не стали бы таким комком обид и противоречий, – а это необходимо, чтобы призвать дверь в Пустоши. Каждый выбор влечет за собой следующий выбор, хотим мы этого или нет.)
Жаклин и Джиллиан, держась за руки, шли по вересковой пустоши. Они не разговаривали, потому что не знали, о чем можно поговорить: непринужденная болтовня сестер перестала даваться им легко почти сразу же, как только они выучились говорить. Но им было хорошо рядом, им было спокойнее
