его с сухого гравия. Машинально разгладил усы и бороду, достал платок и промокнул лоб. В висках застучало, пульс оглушительно забарабанил в затылок.
Полянский вспомнил душный осенний вечер шесть лет назад, отделение хирургии в маленькой больнице на окраине области. Дешёвый кафель в трещинах квадратиками на полу. Запах пересушенного белья из автоклава. В его голове зазвучали из недалёкого прошлого истеричные вопли.
«Не смей! Не смей! Нет! Не смей!».
Из-за швов она не могла сидеть. Подложена окровавленная пелёнка. На плоском животе и тощих бёдрах повязки, приклеенные пластырем. Лицо и губы почти того же неживого цвета, как и гипс, в который замазаны треснувшая ключица и плечо слева. Николь лишь немного приподнялась на правом локте поверх жёсткой казённой простыни. Кричала, будто швыряя в него хрустальные рюмки, каждое слово разлеталось звенящими осколками о стену за спиной Тимофея.
«Не смей его трогать! Нет! Не смей! Слышишь? Не смей!».
«Он изувечил тебя, и мог убить, Ника!» – он сжимал мелко дрожащие пальцы.
«Вы все убиваете меня! Каждый день! Все! И пусть! Мне хорошо с ним! Слышишь? Мне было хорошо!».
Сколько силы нашлось в этом хрупком теле. Полупрозрачные пальцы сжимали грубую выцветшую ткань. Огромные зелёные глаза Николь казались ещё больше на осунувшемся личике, на висках и скулах сквозь тонкую кожу светились вены. Нужно было ещё доплатить, и попросить дать ей общий наркоз, тогда успел бы уехать, и она не остановила.
«Не смей его трогать! Не смей!».
«Но то, что он сделал! Я не хочу, чтоб ты снова проходила через это!» – язык еле ворочался, горло сжало.
Он даже не пытался звучать твёрдо и убедительно. Глаза щипало горячим песком. Собравшись, только чтоб не разрыдаться тут при ней, Тимофей смотрел на вспучившуюся краску под потолком палаты. Грязноватые потёки в углу. Пузыри остались после протечки крыши, частично чешуйки осыпались, открыв старую стену.
«А я хочу! Мне было хорошо с ним! Только с ним! Не смей его трогать!» – визжала его нежная русалка. – «Не смей, слышишь! Если ты что-то сделаешь, я не буду жить! Кроме него мне нечего терять!».
Тогда он послушал её, пообещал. Клял себя за мягкость, но боялся, знал, что она действительно умрёт, не станет пугать суицидом. Она так много для него сделала. Её водянистое тепло обманчиво сулило нормальную человеческую жизнь. Эту странную привязанность посчитал бы здоровой только слепой. Когда Ника поправилась, свозил к Красному морю немного погреться и восстановиться.
И вот уже шесть лет несколько раз в год она встречалась с Габриэлем, и потом, будучи «на работе», тосковала без этих свиданий. К своему ужасу и стыду Тимофей не мог вовсе избежать её воспоминаний, когда Николь навещала его дома. Поэтому иногда видел, как она, гибко склоняясь, вдыхает золотистую пыльцу, жадно слизывая со стола каждую крупинку, дарующую блаженство. Как погружается в бессознательную сладкую иллюзию, со счастливым стоном прижимаясь к Габи, страстно ненасытно обнимая.… И как это чудовище ласкает её, калеча в своих объятиях.
С больной гудящей головой вынырнул из беспросветного омута памяти. Полянский вздрогнул, его просто передёрнуло от отвращения. Успокаивая грохот сердца, стал медленно дышать.
«Ну, уж нет! Ника свой выбор давно сделала, а вот Софию этот уродец точно не получит!».
Порывисто поднявшись, он быстро зашагал к воротам, благо, припарковался недалеко от выхода.
5.
Слышен только шорох гладкой шелковистой простыни под ними на просторнейшей кровати. В оранжерее свежо, но София не мёрзла.
Он старался только для неё, отдавал всего себя, выкладывался, не требуя взамен внимания или подчинения, это было волшебно! Прикосновения горячих губ будоражили и заводили. Он покрывал пылкими поцелуями её всю, от пальцев ног до мочек ушей, и София плавилась от удовольствия.
Длинные платиновые волосы оказались очень мягкими на ощупь. Она перебирала их, шаловливо наматывая на пальцы. Белоснежные лёгкие пряди падали ей на лицо, касались спины, щекотали живот и бёдра. Габриэль бережно гладил и крепко обнимал, согревая. Нежно прихватывал зубами кожу на шее и между лопаток, от этих прикосновений по телу разбегались искристые молнии. Она дрожала от наслаждения и выгибалась, задыхаясь.
Мощное тяжёлое тело мужчины почти лишено волос, немного тонких светлых завитков на груди и лобке. Его фарфоровая кожа имела тот самый сладковатый древесный запах амбры с лёгкой терпкой ноткой мускуса. Он великоват для неё (во всех смыслах!), но так приятно было ощущать себя миниатюрной и хрупкой драгоценностью. Двигался осторожно, не торопился. Но несколько раз она вскрикивала, инстинктивно прижимая его к себе: «Ещё! Сильнее! Не останавливайся!».
Разноцветными вспышками праздничного фейерверка в ночном небе вспыхивали и медленно таяли в глубине тела один за другим яркие оргазмы. София не сдерживала громких стонов, захлёбываясь в этих восторженных волнах. Время от времени чувствовала, как по щекам бегут слёзы, настолько расслаблялась, полностью наполняясь светящимся блаженством.
Она парила, будто во сне. Тело не имело веса, её переполняли свобода, счастье. Кроме любви этого восхитительного мужчины ничего и никого больше не существовало. Предыдущий опыт остался где-то далеко, фигуры прежних бездарных любовников поблёкли и размылись в памяти.
И хотя всё происходящее не поддавалось никакому объяснению, София не могла абсолютно перестать анализировать. «Допустим, я-то предохраняюсь, но его этот незащищённый контакт совсем не волнует?». Не понимала, куда подевались все его кошки, почему не видно животных. «По ощущениям, он пользуется смазкой, но я не видела флакон с гелем!». Ловила себя на странной мысли, что не замечает, откуда падает свет, не видит окон в стенах, заплетённых густой листвой. Или успевала на миг насторожиться, когда его горячие пальцы соскальзывали внутрь: «Он же поцарапает меня, где эти жуткие ногти?».
Но ощущения затапливали с головой снова и снова, и София теряла обрывки рациональных размышлений. Всё было сейчас неважно и не имело смысла. Она не помнила, как попала сюда, куда бросила вещи, не знала, сколько времени прошло. Чувствовала себя совершенно невесомой, пушинкой, висящей в жарком воздухе, удовлетворённой до самого донышка.
Крепко заснула, согревшись в его жарких объятиях, дыша терпким древесным ароматом их общего пота. Во сне она видела только длинные густые ресницы и влажно блестящие волшебные глаза. В их радужках колдовски переливались ярко-синие пятна, бирюзовые и лазурные блики, фиолетовые крапинки. И зрачки, пульсируя в золотых искрах, из чёрных кругов вытягивались в вертикальный узкий овал…
– Габи!
Разбудил её сердитый вопль и металлический скрежет. София приподняла голову с подушки, и первое же движение будто встряхнуло в черепе пригоршню тяжёлых острых гвоздей. Тихо застонав от боли,
