растут в дальней части кладбища, и я быстрым шагом иду туда, по пути разглядывая реку, что течет вдоль холма. Вода поднялась слишком высоко для этого времени года. Еще немного дождей, и паромам придется туго: они будут переправляться в бушующей воде и причаливать к затопленным докам, а это проблема и для туризма тоже.
Наш город испокон веков стоит на реке, и мы знаем, как справляться с наводнениями, но это все равно остается проблемой для нас.
Я замечаю, что с надгробиями что-то не так. Здесь у нас есть местная традиция – ставить у могил статуи животных, которые охраняют покой мертвых. Но сейчас каменные изваяния… стоят не на своем месте.
На могиле моей бабушки стоит статуя кошки, а должна была быть лиса.
У меня пересыхает во рту и пульс учащается. Мне кажется, что я попала в очень реалистичный дурной сон. Хотя обычно мне снится не неразбериха на могилах, а то, что я появляюсь на каком-нибудь мероприятии голая и забываю свою речь.
Как могут изваяния перепрыгивать с могилы на могилу? Это бессмыслица, к тому же когда я осматриваю кошку на могиле бабушки, то вижу, что она не повреждена, значит, ее не могли сюда приволочь. Это просто… каменная кошка, которая сидит там, где якобы всегда и сидела.
У меня от волнения сводит живот, и я делаю несколько глубоких вдохов и выдохов.
Даже Скип не мог проделать такое. Или мог?
Сейчас проблемы надгробий меня не касаются. Я еще вернусь к этому вопросу. Вернусь – и тогда все прояснится. Я найду рациональное объяснение или попросту проснусь, потому что мне, наверное, снится кошмар.
Я щипаю себя за запястье – и мне больно. Так что я иду дальше по направлению к питомнику багряника. Знаменитому питомнику Драконьего багряника.
Но когда я взбираюсь на пологий пригорок, мои шаги замедляются и горло сжимает рука ужаса – я отчаянно хочу, чтобы все увиденное оказалось ночным кошмаром.
Деревья порубили топором в щепки. Лепестки разбросаны и втоптаны в грязь. Они все еще белые, но ведь сейчас вышло солнце и они должны быть розовыми.
Этого не может быть… Я присаживаюсь на корточки и дотрагиваюсь до разрубленной ветки – нет, это более чем реально. Я вот-вот расплачусь, но заставляю себя моргать, чтобы не дать слезам волю.
Ярость – вот самая лучшая реакция на происходящее. Она кажется почти лекарством. Я выхватываю телефон из кармана куртки и набираю номер, с которого мне звонили сегодня утром.
– Алло, – весело отвечает Скип.
– Как ты мог это сделать?
Мне хочется плакать. Наверное, я уже плачу. Не могу поверить, что он оказался таким мстительным ничтожеством. Ладно бы еще по отношению ко мне, это было бы понятно. Но как он мог навредить городу, будучи его мэром? Просто из-за глупой вражды, которая длится с четвертого класса школы, или из-за страха перемен, который есть у многих местных жителей.
Или потому, что, как сказала Джорджия, он просто испорченный ребенок. Но в этой ситуации я должна быть ответственным взрослым. Бизнесвумен, которая ясно видит происходящее и несет ответственность за всех владельцев заведений, которые вовлечены в проведение фестиваля.
Но все равно, черт возьми, как же мне больно!
– Эмерсон? Ты тут? – Он наслаждается собой. Я слышу это в его голосе. – Я не понимаю, о чем ты вообще.
В его словах столько злорадства.
– Ты… это ты сделал. На кладбище. Ты покромсал деревья.
– Багряники? Кто-то покромсал твои любимые багряники, да, Эмерсон?
Руки у меня похолодели. Горло заболело. Я думаю лишь о том, как сильно я зла на него.
– Это ты сделал, Скип. Как ты мог… И зачем?
– Кажется, у тебя там настоящий бардак, – хихикает он. – Будь осторожнее с обвинениями: ты же знаешь, что у меня есть свой юрист.
Но сейчас мне трудно сосредоточиться на масленом голосе Скипа. Вокруг меня что-то происходит. Я поднимаюсь с корточек и хмурюсь, глядя, как солнце заволакивают тучи.
Буря. Хотя ее еще недавно не предвиделось.
– У тебя все в порядке, Эмерсон? – почти мурлычет Скип. – Или ты… язык проглотила?
– Что?
Я почти его не слушаю: вокруг сгущается тьма, и я уже едва могу разглядеть хоть что-то. Я поднимаю глаза к небу, но оно черное, словно наступила ночь.
Сердце громко колотится у меня в груди, а его стук отдается в ушах. Пальцы словно онемели, и мне становится труднее сохранить спокойное дыхание. Телефон выскальзывает из рук и с глухим стуком падает на землю, словно покрытую темным туманом. Густым и клубящимся.
«Не будь дурехой, Эмерсон, – одергиваю я себя. – Это просто буря».
Просто буря, и мне надо вернуться на паром прежде, чем она разгуляется окончательно. Я смотрю на северную сторону кладбища, туда, где за холмом расположена ферма Джейкоба. Я могла бы попросить его о помощи.
С чем именно должен помочь мне Джейкоб? Справиться с бурей?
Я родилась и выросла на Среднем Западе. Я не боюсь бурь.
И тут я с трудом начинаю различать светящиеся во тьме огоньки. Сначала я пытаюсь убедить себя, что это светлячки, хотя для них еще рановато. К тому же сейчас утро. Но огоньки слишком… красные. Похожи на глаза.
«Может, это какой-то неизвестный мне зверь с красными глазами?» – думаю я в отчаянии. Странный вид опоссума. Или какая-то крыса.
И по какой-то причине вокруг внезапно возникает множество странных опоссумов – по всему кладбищу, в шесть часов утра. Или у меня просто истерика?
Но теперь уже не важно, что я думаю, ведь красные огоньки движутся. По направлению ко мне. Все ближе. И ближе. И их здесь очень много.
Дождя нет. Грома нет. Только тьма, заполненная красными глазами.
– А ну отойдите! – кричу я.
Я поднимаю обломок ветки одного из деревьев и швыряю в них. У меня вспотели ладони, и я промахиваюсь, но все же это должно их отпугнуть. Или хотя бы замедлить их приближение.
«Проснись!» – приказываю я себе.
Я слышу шипение, от которого у меня по спине бегут мурашки. Воздух вокруг темнеет еще больше и сгущается так, что становится трудно дышать. Меня трясет, и я стараюсь убедить себя, что это от холода, хотя на самом деле – от страха.
Мне это снится. Я жмурюсь, уверенная, что стоит мне досчитать до пяти и снова открыть глаза, как все будет нормально. Кладбище снова станет милым и спокойным. Или я вообще окажусь в своей постели и полежу немного в ожидании звонка будильника.
Стоит мне открыть глаза,
