хотя я не вполне уверен. Судя по обрывкам моих воспоминаний из детства, математику скорее следовало бы назвать царицей бессонных ночей. Может, королевой насилия над неокрепшим детским мозгом. Или императрицей тонны бессмысленной информации, что никогда в жизни не пригодится... В обычной жизни, разумеется, а не в той, где математика запрещена, поскольку является базисом для метафизики, местной разновидности магии.
Конфуций ждет от меня ответа, но я не тороплюсь, ища неизбежный подвох. Все так стремительно меняется. Двадцать часов назад меня боготворили. Потом практически изгнали из клана. Теперь... Что теперь? Я как будто ступаю на неизвестную территорию, начинаю играть партию в шахматы вслепую. Еще и не зная правил.
— Позволю уточнить, — я решаю начать издалека, — если выяснится, что я что-то знаю из математики... Это хорошо или плохо?
Ответ Конфуция не заставляет себя ждать:
— Смотря что именно ты знаешь.
Ну спасибо. Сразу стало гораздо понятнее. Я делаю еще один пробный заход:
— Все это ведь как-то связано с этим вашим волшебным волшебством? Метафизикой, верно?
На мгновение Конфуций теряет самообладание и привскакивает с кресла с резвостью подростка, не обремененного математикой:
— Откуда ты знаешь про метафизику? Кто и что тебе успел о ней рассказать?
Он нервничает. Хороший знак. Наверное.
— Это не важно. — Я пытаюсь перехватить инициативу в разговоре, как до этого в партии. — Важно то, как именно вы собираетесь воспользоваться моими... потенциальными знаниями.
Конфуций присаживается обратно в кресло.
— Знаешь. А для оборванца без рода и племени ты необычайно нахален.
— Если вы вдруг забыли, этот оборванец только что мог поставить вам мат вместо вечного шаха.
— И что с того? — Конфуций подается вперед. Его глаза вонзаются в меня заточенными кинжалами. — Если ты считаешь, что я теперь тебе по гроб жизни обязан, то ты глубоко заблуждаешься. Одно мое слово — и тебя вышвырнут отсюда, как плешивую псину. Что довольно иронично, если учесть, что тебе досталось тело юноши из клана Болотных Псов. — Седовласый мужчина обнажает зубы в ухмылке, и по моей спине пробегает холодок. — И все же я согласен на компромисс. Поступим так. Как только ты правильно решаешь три математических примера, я разрешаю тебе задать мне любой вопрос, в том числе и про метафизику — и обязуюсь на него ответить. Приступим?
Похоже, выбора, кроме как согласиться, у меня не остается. Я киваю и поудобнее устраиваюсь в кресле. Конфуций достает из ящиков стола кипу бумаг и перо с чернильницей, затем делает в бумагах какие-то пометки, явно не предназначенные для моих глаз.
— Начнем с азов, — произносит Конфуций, покончив с заметками и отложив перо в сторону. — Восемь плюс одиннадцать — сколько получится? Учти, пальцами пользоваться нельзя.
«Ничего себе, какие суровые ограничения».
— Ну девятнадцать.
— Правильно. Тридцать семь минус восемнадцать?
Тут мне требуется уже чуть больше, чем доля секунды.
— Снова девятнадцать.
— Хм, неплохо. Давай такую: сто тридцать четыре плюс триста девяносто семь?
Конфуций потирает руки с таким видом, словно загнал меня в тупик. Я быстренько перекидываю в уме остатки от сложения крайних цифр и объявляю:
— Пятьсот тридцать один.
Мой визави недоверчиво щурится и впивается взглядом в мои руки — как будто я припрятал под ладонями пару калькуляторов.
— Что ж, для начала неплохо, — не найдя подвоха, говорит Конфуций. — Теперь усложним...
— Ну уж нет. Теперь мой вопрос.
— Ах да. — Конфуций расплывается в улыбке. — Прошу.
Я подаюсь вперед и зависаю над столом.
— Что представляет из себя метафизика?
Ответ я получаю далеко не сразу.
— Если говорить на языке терминов, то метафизика — это наука, позволяющая нам коснуться природы мироздания и бытия.
— А если не на языке терминов?
Конфуций долго глядит на меня с прищуром. Затем отводит руку в сторону и шевелит пальцами. Перо, лежавшее на столе, вздрагивает и приподнимается в воздух. У меня расширяются глаза, когда я вижу, как оно само со себе делает несколько вращательных движений, после чего возвращается на свое прежнее место.
— О-хре-неть. — Сказать, что я в шоке — значит ничего не сказать. — И в каком местном Хогвартсе учат этой левиоссе?
— Моя очередь задавать вопросы. — Конфуций выбивает пальцами дробь по столешнице. — Итак... Семь умножить на четыре.
— Двадцать восемь.
— Допустим. Девятью пять?
— Сорок пять.
«Меня что, совсем за идиота держат?»
Конфуций хмурится.
— Восемь на шесть?
— Сорок восемь.
— ОТКУДА ТЫ ЭТО ЗНАЕШЬ???
Я едва не подпрыгиваю от испуга. Еще пара таких перформансов со стороны Конфуция — и я смело смогу основывать здесь фабрику по производству кирпичей.
— Ну... — Я немного теряюсь. — Я это... Таблицу умножения учил... видимо.
— КТО ТЕБЕ ЕЕ ДАЛ??? — Лицо Конфуция багровеет. — КТО ДАЛ ТЕБЕ ТАБЛИЦУ УМНОЖЕНИЯ? ХИ ЛИЙОН?
