спустя какое-то время.
– То есть? – не поняла София, нахмурившись.
– Он священник. Отец Николай служит в храме преподобного Серафима Саровского на Шокальского. Иногда обращается. Ко мне относится не совсем однозначно.
– Очень понимаю его.
– Напрасно язвите. Я исключительно за добро!
– Типа, кто победил, тот и добрый?
– Ага. Как говорится, «добро победит вообще, в перспективе!», – вздохнул он, притормаживая на светофоре. – Так, нам вон та девятиэтажка нужна , кажется.
Кажется, он собирался открыть ей дверцу и помочь выйти из машины, но София опередила его. С трудом перешагнула сырой и рыхлый снежный вал на тротуаре. В подъезде постучала полусапожками. «Хорошо, что только на третий этаж, поднялись без лифта, а то бы меня в лифте это пузо по стенке просто размазало!» – поморщилась она.
На лестничной площадке у открытой в квартиру двери стоял мужчина со светлыми волосами и клочковатой неровной бородой, одетый в рясу, и крупная женщина с короткой стрижкой и в необъятном сиреневом спортивном костюме.
– Здравствуй, Тимофей Дмитриевич, – священник пожал руку Полянскому и внимательно посмотрел на Софию.
– Это со мной, доктор Данкевич, – сдержанно кивнул медиум.
«Ни фига себе он меня отрекомендовал!» – усмехнулась она.
– Отец Николай отзывался сейчас о вашей работе… – начала широкая дама, её голос гудел и давил.
– Вы – Валентина Сизова? – перебил Полянский.
– Нет, я мать безвременно усопшего, – пафосно выдохнула женщина, раздуваясь.
«Как будто бы это обалдеть, какое высокое достижение и повод для гордости!» – подумала София, а Полянский деликатно, но решительно сдвинул даму с дороги.
– Тогда с вами мне не о чем разговаривать.
Священник поднял руку, наверное, для благословения, или как там у них полагается, но медиум отмахнулся, буркнув: «Да брось!».
София прошла за ним следом. Внутри они нашли растерянную и бледную женщину.
«Чёрная косынка, вдова, наверное!».
– Добрый вечер. Валентина? – спросил Полянский, снимая пальто.
– Да. Здравствуйте. Это вас отец Николай ждал? Мы с Викторией Ивановной тогда к нему прибежали, еле оделись. Он уж и квартиру освятил, а всё не помогает!
– Что вас беспокоит, расскажите?
Он сел на диван, достал из кармана салфетку и стал медленно протирать очки. София устроилась на краешке кресла.
– Да вот, муж почти два месяца как помер. Сердце. Уже и сороковины справили, всё как полагается. А теперь вот началось. В той комнате. Вещи из шкафа летают, всё побито, будто ураган прошёл. Мы бы подумали, что воры погромили, да брать-то у нас и нечего… – размеренно причитала Валентина.
– Ты, Валя, правду скажи! Что мужа не чтишь, не оплакала Серёжу, вот и не упокоится бедный никак! – загудела, возникнув на пороге, её свекровь.
«Женщину, видать, всю семейную жизнь прессовали. Долго разгибаться будет. Никаких личных границ, вот бедняга! Мужику земля пухом, а ей жить бы начать, натерпелась!» – размышляла София.
Полянский с неприязнью покосился на Викторию Ивановну, встал и вошёл во вторую комнату поменьше. София двинулась следом. Действительно, в спальне царил страшный разгром. В убогой советской «стенке» все двери открыты, частично свёрнуты с петель, полки выломаны, стёкла разбиты. Имущество пары поколений, проживших тут всю жизнь, размётано по интерьеру. Осколки посуды, обрывки и клочки бумаги, порванная одежда, расколотые пластинки.
София сделала шаг в центр комнаты, обвела взглядом беспорядок и, оглянувшись, хотела сказать Полянскому, что это больше напоминает клиническую картину истерического припадка, чем полтергейст, но замерла, увидев, как спутник пристально смотрит куда-то ей за спину.
Ей отчётливо вспомнились поездки из далёкого детства, как они с родителями гостили у дедушки, в деревне на Оке. Красивые места, настоящий деревянный дом, чердак с кучей волшебного барахла. Тогда очень часто по вечерам взрослые играли в карты при удивительном свете трёх керосиновых ламп. А дедушкин кот, роскошный серый сибирский зверь, щурился и шипел на пустой угол комнаты, или сердито урчал, глядя в безлюдную темноту сеней. Дед говорил, мол, кот домовых видит и чертей чувствует. Во взгляде медиума сейчас было то же узнавание пустоты. У Софии по спине пробежали колючие ледяные мурашки.
– Вы видите покойного? – неожиданно шёпотом спросила она, проглотив комок в горле. Полянский слегка кивнул. – И как?
– Ну, как… – вздохнул её спутник, опустил глаза на пол, что-то выискивая. – Скажем, он и при жизни особо-то красавцем не был, а сейчас…
Он ловко ухватил в слое мусора и протянул ей фото в рамочке. Стекло треснуло, но снимок цел. На фотографии София узнала Валентину, чуть более стройную, чем сейчас, а рядом с ней муж, видимо, где-то на отдыхе снимались.
«Вот ведь, любовь зла! Тощий, мелкий, суповой набор из хрящей и комплексов! Ишь, как в жену вцепился, уродец! И тоже, небось, мамаша всю жизнь нагибала!».
– Вы можете нам помочь? Не думаю, что отец Николай стал бы иметь дело с мошенником, но всё же… Чего от нас хочет Серёжа? – бубнила, стоя в дверях комнаты, свекровь Валентины.
– Ничего не хочет. Злится.
Полянский, заложив руки в карманы, медленно прошёлся по комнате, поддевая ботинками и рассматривая бумаги, в беспорядке валяющиеся на полу.
– Видишь, Валя! Была б ты путёвая жена моему сыну! А то он и после смерти с тобой мучается!
– Я ж ничего ему, я ж любила, я столько лет! Ради любви всё терпела! Я ж всё делала… – залепетала Валентина, оправдываясь.
– Вы не должны чувствовать себя виноватой! Всё, что могли, вы уже для него сделали! Он умер, живите каждая своей жизнью, вам больше некого делить! – не выдержала София.
– Вот, нашёл! – Полянский счастливо воспользовался паузой, достал из-под батареи помятый файл с несколькими бланками, достал и разгладил бумаги.
– Что это? – прищурилась Валентина.
– Незадолго до смерти он спрашивал, где лежит ваш паспорт, верно?
– Да, а что?
– Квартира приватизированная, он единственный собственник. Вот, составил заявление, чтоб вас выписать.
– Как? Зачем? Куда ж я пойду?
– А это была б уже не его забота, если б он с вашими документами и этим пакетом успел дойти до МФЦ. Нет прописки, нет человека. И развод, думаю, в одностороннем порядке получился бы. Детей у вас нет.
За его спиной звонко хрустнуло зеркало в старом трюмо, с верхних отделений «стенки» отвалились и грохнули об пол две оторванные с петель дверцы. Отец Николай, заглянувший в
