Я смиренно ждал, пока проверка закончится. Исследовав полквартиры и не обнаружив никого, даже соседей, Юлька подобрела.
– А чего ты в полотенце? – спросила она.
– В ванне сидел, – ответил я.
– Ну, одевайся, пойдем гулять.
– Не могу, я всю одежду постирал. – Честно говоря, идти куда-то не хотелось. Есть и более интересные занятия, тем более если пришла твоя девчонка.
– Всю? – недоверчиво спросила Юлька.
– Абсолютно.
Юлька задумалась, а затем коварно сдернула полотенце. Я быстро прикрылся ладонями. И запоздало понял всю комичность жеста. Кого я стесняюсь? Юльки? Но было поздно. Юлька хохотала, согнувшись пополам. Она обожала подобные шуточки, вот только не выносила, когда подшучивали над ней.
– Стыдливый… девственник! – сквозь смех выдавила она, и я тоже улыбнулся. Как же заразительно она смеется! За это ее и люблю. Ну, не только за это. Но и за это тоже.
Смешно подпрыгивая, я побежал в комнату. Юлька бросилась за мной, пытаясь ущипнуть пониже спины. И попалась. Побегав вокруг журнального столика, я сменил тактику и схватил набегавшую Юльку в охапку. Мы повалились на диван. Зашуршали стаскиваемые джинсы, Юлька хихикала, шутливо отбрыкиваясь, а я ловко расстегивал пуговки…
Все шло к финалу, как всегда – в позе наездницы. Юлька любила быть сверху, и я не возражал. Легкий аллюр перешел в неистовый галоп, как вдруг я почувствовал… Мое сердце не билось! Обычно во время секса оно стучало, как сумасшедшее, наполняя ощущением жизни и счастья, но сейчас… Оно молчало! Я хотел вскочить, но скованное ледяным ужасом тело не подчинялось. Я чувствовал, как холодею, как ледяные пальцы смерти сжимают горло, не позволяя дышать. Я слабо задергался, и лежавшая на мне Юлька спросила:
– Ты что, Энди?
Я молчал, и она испуганно приподнялась. Ее грудь очаровательно нависла надо мной, в другой раз я бы… Но мне было плохо, очень плохо. Жуткий, совершенно потусторонний ужас парализовал меня. Мое сердце не бьется! Сейчас я умру! Вот сейчас. Через секунду… Еще через одну…
– Андрюшка! Андрюша! – Она вцепилась в меня и затрясла. – Что с тобой?
Она никогда не называла меня Андрюшкой. Все, в том числе и она, звали меня Энди. На английский манер. Это было прикольно и как-то мигом прижилось в группе. Саша у нас Алекс, Филипп – Фил, Петька – Пит. Юльку все называют Джулия. Все, кроме меня. Я считаю, что имею право в отличие от остальных, и вообще, «Юля» мне нравится гораздо больше…
Я тупо вспоминал клички друзей, удивляясь, что не плачу и не страдаю. Как будто не у меня, а у кого-то другого остановилось сердце. Между прочим, замечательная смерть. В смысле в постели. Многие мечтали бы так умереть: занимаясь любовью и лет в девяносто.
Минуты шли – а я не умирал.
– Андрюшка! – едва не заплакала Юлька.
Я поднялся и провел руками по груди. Ощущения есть. Чувствую кожу, волосы. Сердца не чувствую.
– Все нормально, – размеренно и гнусаво произнес я. Мысль попросить Юльку послушать сердце я вовремя отмел как глупую и недальновидную. Она девчонка впечатлительная. Лучше не надо. Нужно самому разобраться. Живу – это главное.
– Андрей, ты весь холодный! – прошептала Юля, взяв меня за руки. Я подумал, что испугал ее, и вырвал запястья:
– Слушай, Юль, я замерз чего-то. Знобит меня. Наверное, после ванны продуло.
– Это я виновата! – сказала Юлька. – Прости, пожалуйста! Ты очень холодный! – Она провела руками по моему животу. – Ты заболел.
– Нет, не заболел. И ты не виновата, – сказал я. Еще пару минут назад я бы с радостью согласился с ней и со страдальческим выражением лица принимал извинения и уверения в любви. Но мое сердце не стучит. Клиническая смерть. А я двигаюсь и в полном сознании. Вот это да…
– Я купался. И замерз, – выдавил я. Если хочешь, чтобы поверили, говори как можно ближе к правде, не выдавая главного. Это настоящее искусство.
– Где ты купался? – изумилась Юлька. – Сейчас ведь вода холоднющая!
– Я знаю. На спор купался. В одежде. Парни говорят: не сможешь, а я смог! – Я улыбнулся как можно искренней, но чувствовал, что не доигрываю. Слишком было страшно. – Вот и простудился, наверное. Я сейчас врача вызову.
– Я с тобой посижу!
– Вот этого не надо. Я не маленький, чтобы со мной сидеть. Я же не умираю.
Я, наверное, уже…
Минут пять я препирался с Юлькой, чувствуя странное раздвоение чувств. С одной стороны, радовался, что не умер. С другой – было жутко. Что, если умру не сию минуту, но через час? А может, оно стучит, но очень тихо? От этой наивной мысли мне полегчало, и, видя мою вымученную улыбку, Юлька наконец оставила меня, обещая зайти и проведать вечером.
Я с полчаса исследовал запястья, сонную и бедренную артерии, пытаясь нащупать чертов пульс – его не было. А затем заметил, что еще и не дышу. На зеркале – никаких следов влаги. Ну, вроде правильно, если сердце не бьется… Но стало еще страшней. Я задержал дыхание и сидел минут пятнадцать. Сознание не терялось, вообще никакого дискомфорта. Все, я полный мертвец. Но я живу! Что делать?
В отчаянии бросился к телефону:
– «Скорая помощь» слушает. Что у вас случилось?
– У меня нет пульса!
На той стороне ненадолго подвисли:
– Температура есть?
– Какая температура, у меня пульса нет!
– Успокойтесь, пожалуйста. У вас что-нибудь болит?
Я медленно повесил трубку. Что может болеть у мертвеца? Господи боже! Ёкалэмэнэ…
А может, я не мертвец? Какой мертвец, если хожу и говорю? Как там утверждал философ: «Я мыслю, следовательно – существую». Вот именно – существую. А как еще назвать жизнь без пульса и дыхания? Нет, нет, не так. Слишком мрачно. Ага, вот, вспомнил: «Жизнь есть способ существования белковых тел!» Это Ленин вроде бы сказал или Маркс, не помню уже, но формулировка занимательная, потому и запомнил. То есть, говоря о моем нынешнем состоянии, можно сказать, что это еще один способ существования белковых тел. Только еще неизвестный науке.
А может, я сошел с ума? Может, все-таки позвать врача и пусть он посмотрит, что со мной. С другой стороны, йоги индийские по гвоздям ходят, неделями не дышат, годами не едят – и никого это особо не удивляет. Чем я хуже?
Нет, все же мне нужна консультация специалиста. Я ведь с ума так сойду! Я еще раз позвонил «03» и сказал, что сильно простудился, что кашель и температура под сорок. Обещали приехать.
Ожидание смерти хуже самой смерти, считали древние. Ожидание нашей «Скорой»… Я нервно ходил из угла в угол, пытаясь занять себя хоть чем-то, но не мог. В голове стучало одно и то же: умер, умер! Я смотрелся в зеркало, стараясь отметить хоть какое-то отличие от себя вчерашнего, то есть трехдневного. Не нашел. Разве что кожа стала сухой и потемнела, словно от загара. Вдруг мне сильно захотелось пить. Я бросился на кухню и припал губами к живительной струе. Пил долго, ощущая, как по телу разбегается сладостная волна. Как хорошо! Обычная вода из-под крана буквально оживляла меня. И хоть сердце предательски молчало, тело наполнилось ощущением здоровья и силы. «А ведь мертвецы не пьют», – подумал я радостно, решил позвонить в «Скорую» и отменить вызов. Но не успел.
В дверь позвонили.
– Кто там?
– «Скорая помощь».
Я открыл дверь. Вошел доктор: мужчина средних лет, в синем халате, с саквояжем.
– Здравствуйте. Где больной?
– Здравствуйте. Я больной.
Доктор смерил меня взглядом, в котором явно прослеживалось недоверие.
– И что случилось?
– Пройдемте в комнату, – сказал я. В голове мелькнула дурацкая мысль, что, быть может, в присутствии доктора мое сердце перестанет выделываться? Как при визите к стоматологу иногда вдруг перестают болеть зубы.
Мы прошли в комнату. Я глубоко вздохнул и сел.
– Итак, на что жалуетесь? – Он тоже сел на стул, устремляя на меня взгляд человека, повидавшего все. Или почти все.
– Даже не знаю, с чего начать, – сказал я. Надо его как-то подготовить.
– Ну, ну, молодой человек, у меня времени мало. Говорите, что случилось?
Да черт с этой подготовкой! Побыл бы на моем месте!
– У меня пульса нет, доктор! Помогите, я не знаю, что со мной творится! Сначала я чуть не утонул, а потом пульса не стало!
Он недоверчиво усмехнулся.
– Дайте руку.
Я подал. Он взял запястье, подержал и нахмурился. Ага! Снял с шеи стетоскоп. Приложил к груди. Долго вслушивался и наконец выпрямился, глядя изумленными глазами:
– Нет пульса.
– И что теперь? – спросил я. – Это опасно, доктор?
Вопрос был наиглупейший, но я хотел узнать хоть что-нибудь, получить хоть какое-то успокоение.
Врач помотал головой, очевидно, не веря даже себе, и, отложив стетоскоп, по-отечески прильнул к моей груди. И вновь уставился, как на мессию.
– Вас необходимо госпитализировать, – произнес он прерывающимся голосом. – Вы… вы в состоянии клинической смерти! Я сейчас…
