шире (так что он в нем — напоминал Филимона.) Были еще пятнистые штаны, выброшенные каким-то воякой после трудоемкой операции захвата.
Мужик пожевал губами, призывая к вниманию. Потом он долго глядел в пронзительно голубое небо… И наконец — сделал вывод:
— Катись. Территория запретная.
— А почему — «запретная»?
Он пожал плечами: «откуда я знаю?»
— Нельзя. — Мне друга ждать… — Я сыпанул ему мелочь в заскорузлую ладонь. — Вот, не суетись. Скоро — уедем.
Он задумчиво рассмотрел подношение, сгреб в карман, что-то там себе домыслил — и раздраженно отмахнулся от ненужных соображений. Потом сел в тенек. Но перед этим — достал из списанных штанов плоскую флягу — и удивленно изучил ее на свет.
— За тебя, сынок! — Выдал вдруг дворник. — За таких, ка ты.
И он хлебнул своего заздравного пойла. Ну не сволочь? Что он имел в виду, ЛЮ-Ю-ЮДИ? Еще и трофей свой с помойки — классную эту шапчонку, стянул с затылка и прикрыл свою наглую рожу. И вдруг эта иноземная шапка прилипла к его харе, засосала под себя… — и начала расти. БЫСТРО, как возможно только во сне (ну — или там в фильме ужасов!); и выросла и сама стала стеной и — нависла!.. А забор этот и вовсе загородил все пространство…Еще я ничего на понял, а сверху — уже наезжала исполинская морда с вылупленными очами-дирижаблями…
Я забил руками, ища рычаги — но вокруг была только странная пустошь из протертого коленкора.
— Ну что! — Загрохотало надо мной эхо. — Есть у тебя такое увеличительное стекло, пацан?
— Гошка! — Выдохнул я. — Скотина! Верни меня!..
— А вот с этим, пожалуйста, к мамке…Так я тебя и передам: в спичечном коробке со всеми удобствами!
…И вдруг я с ужасом подумал: а ведь с него станется! Вспомнит все тычки и подзатыльнички — и останусь я букашкой. Еще и проглотит невзначай: он их любит, букашек!
— Это же шутка? — Запаниковал я, ползая по старому сиденью. — Это великолепный прикол, да, Гошка?..
— Пока, конечно, Гошка…Запоминай, человек…ТЕТТИГОНИОИДЕА — вот мое клановое имя! И стану я кавалер Тэтти-Гон из славного рода Длинноусых! Но это — не сейчас; когда пройду экзамен. И получу самую главную должность на планете Цветущий Луг…Впрочем, ты можешь иногда называть меня так: Тэтти-Гон… Когда никто не слышит.
Заболтавшись, он так шумно вздохнул, что меня чуть не выбросило шквалом из кресла…Вот бы он потом меня искал!
— Тэтти-Гон, — произнес я торжественно, ухватив самое важное из его выступления. — Отныне мы с тобой — друзья. Всепланетно — и навек!
И тут же я ощутил, как моя взмокшая спина буквально прилипла к спинке кресла…А сам я, букашка недостойная, обеими руками цепляюсь за подлокотники, а не катаюсь у их драной подошвы. И я просто сидел, радуясь уже тому, что небо — далеко, а сердце во мне стучит ровно.
Напротив, закрыв бейсболкой лицо, замер дворник. Вот он медленно-медленно стянул с лица занятную свою кепочку… А глаза все-равно были замурованы страхом. С трудом он развинтил себе веки — и очумело уставился на коляску.
…На меня — большого и красивого.
— Черт-шайтан — дъявол… — Пробормотал он, отряхиваясь от морока. — Ты — опять здесь?
— Я — всегда, — сказал я свое любимое. — Я буду с вами вечно!
Он поискал рядом свою надежу: но пойло его уже впиталось в местную землю.
Едва мы выехали на Набережную, как я не утерпел: пережитый страх потребовал сатисфакции.
— Тэтти-Гон, уважаемый потомок…ну — ты сам знаешь, какой по счету… Какое у вас — самое известное ругательство на планете?
«Чтоб ты съел сколопендру!..»
— А еще — хуже?
«Чтоб тебя съела сколопендра!..»
— И это все?
«Нет…Есть и страшнее между кавалерами: «Ты — настоящая Сколопендра!..». И тогда — дуэль.»
— Насмерть? — Оживился я.
«Нет. Позорное тавро: вплоть до исправления. Поэтому: в тайном месте.»
…Не, ну — какие они заносчивые на этом своем Цветущем Лугу…Я знаю: у нас то же были каторжники — с клеймом на лбу. Так они его сами выжигали: огнем! И — никаких вторых шансов!
Айше: высокая и недоступная
Айше — это моя тайна.
Встретились мы судьбоносно. Гремела музыка: город праздновал открытие летнего сезона. У наших предков то же был «африканский сезон»: и мы в толпе пробирались, как птицы между колосьями.
Наконец я прибился к Чернобыльскому скверу (где каменный мальчик запускает каменного журавлика): отсюда мы с Лехой должны были слушать концерт.
Прибыл Леха не один: его — здорового лба! (ну — это применительно к росту…), сопровождала неунывающая бабушка.
Мы с Лехой с виду — никак не «бледные заморыши»: руки — весла, «грести» — то есть управлять рычагами или колесами, можем прекрасно (когда поблизости нет «ходячих» — такие гонки устраиваем: никакой сестре, а уж тем более — старушке! ни в жизнь не догнать.)
Сколько он ни просил свою БАБЦУ — прекратить его нянчить! — эта упертая бабуля всегда сопровождает «мальчика» на общегородские зрелища. И каждый раз Леха проделывал один и тот же финт: посылал бабцу за мороженым, а сам — как полоумный, несся через пустую площадь, там подныривал под оцепление (кто остановит колясочника?) — и смешивался с толпой. Мне вот такие ухищрения были ни к чему.
Когда он подъехал (злой и сердитый), я уже страдал от грохота в ушах. Не выношу эти отбойные аккорды, но — праздник (куда денешься?). Вот я и не девался никуда, а молча, пригнув голову, слушал наставления говорливой старушки, ну — «чтоб я приглядел…» и прочие глупости. Машка давно уже от меня сбежала: они с Катькой Миллер поджидали праздничного шествия: основной заманухи любого нашего торжества.
Как назло, мороженщица куда-то слиняла; бабца осталась ее ждать — а мы с Лехой рванули к Каменному Мальчику. Здесь у Лехи была своя «дорожка», заплывать на нее было можно, но хамить (в смысле — встревать!) запрещалось.
Летом у памятника — всегда люди. Кто-то возлагает цветы, кто-то фотографирует…А вот эта девчонка — на очень дорогой швейцарской коляске, просто болтала через спинку своей коляски с высоким молчаливым джигитом. Левая нога — вроде нормальная; зато правая — вытянута на всю длину: в бинтах и гипсе. ДТП. Скорей всего — ДТП. Через полгода их «швейцарку» будут продавать на каком-нибудь сайте для инвалидов.
Леха уже вписался в тему. Расправил плечи, надул грудь барабаном — и был сам себе королем (хотя и сидел на замухрыжной «турке»)! Очень ловко он узнал ЕЕ имя, имя ее «погонщика» —
