Тут я запуталась, но решила – пусть ребята сами разбираются, мне от их переговоров уже тошно. Торгуются как на рынке. А что выторговали? На одной чаше весов наши обязанности, а на другой – останки Гаспара. Которые господину учителю на какой-то фиг нужны до зарезу.
– Хороший договор, – доверительно сообщил мне Пиксель, вытаскивая из волос уже подсохшие водоросли.
– А что в нем хорошего?
Я напрягла память, вспомнила легенду и всерьез рассердилась.
– Переться хрен знает куда под радугу. Отлавливать злодея. Дела чужие поправлять. А нам-то что за это будет?
– Дед, тьфу, господин учитель, – а какая нам выгода со всей этой суеты?
До старика дошло, что Пиксель начинает соображать правильно.
– Как какая? Вы и так уже свою выгоду получили. Стареть долго не будете, да способности волшебные при вас останутся, – он понял, что проговорился и умолк.
– Это оттого что мы Гаспара съели? – вкрадчиво уточнил Тоник.
Он теперь смешнее нашего выглядел. Лицо почти чистое, а светлые волосы стали как попользованная швабра. Кошмарный вариант панкерского хаера. Я чуть не хихикнула, воображая, как он обалдеет, увидя свое отражение. Жаль, у меня зеркала с собой нет. Или есть? Надо в рюкзаке поискать. Тут я поймала насмешливый взгляд Тоника. Черт! Похоже, я выгляжу не лучше. Где это поганое зеркало, посмотреть бы на что мое лицо похоже. Наверняка, такой красивой я раньше никогда не была. А если по-честному, для меня хуже некуда не знать, как я выгляжу, если на меня смотрят как на чучело. Уверенность куда-то пропадает и я становлюсь злой. Вот щас психану не по-детски.
– Ты что рожи корчишь? – не понимая, в чем дело, спросил Пиксель, – Разговор серьезный, а она не слушает совсем.
– Я слушаю, – прорычала я, – Только вы муру какую-то несете. Время идет, а результат нулевой.
Учитель и Пиксель слегка огорчились от моих слов. Вроде как обиделись даже.
– А что тебе знать-то нужно? – старик начал хлестать себя руками по щекам, сбивая грязь.
– Мне главное нужно знать. Про меня. Кто я теперь? – голос у меня был вздорный, признаю, но справиться с раздражением никак не получалось.
На деда напал приступ откровенности и он поведал страшную тайну – теперь мы тоже не просто так себе иноземники. Мы теперь фиг знает что можем. Он сам не знает что именно, но сила гаспарова по одной трети на каждого распределилась и, судя по показаниям измерителя магического уровня, она неуклонно повышается. Меня это не вдохновило, лучше бы он нам пару очищающих заклинаний подарил. Из вредности я тут же про них спросила.
– А зачем они тебе? Ты что – стирать не умеешь? – огрызнулся вредный старик.
– Так и скажите, что не знаете!
– Ты и сама можешь догадаться, как это делается.
Решив, что мне теперь все стало понятно, учитель снова ввязался в продолжение диалога с Пикселем. Мама таких людей поперечинами называет. Так вот – они разговаривали как две поперечины. У каждой по камню за пазухой и каждому своя выгода нужна.
– Раз теперь у нас и так все есть, зачем мы напрягаться будем? – торговался Пиксель.
– По договору! Да ради справедливости. И в наказание за оплошность. У вас совесть есть? Знаю – есть. Вы же мне помогли шляпу получить? Значит, вы теперь благородные спасители страны нашей.
Так мы стали потенциальными героями. А господин учитель типа предводителя. Он теперь совсем разоткровенничался, рассказал. Плел что-то про ожидание дня Гаспара, как великого блага. Мол, границы прохудились совсем. А соседи, у кого условия жизни похуже, давно хотели перекроить территорию, но не осмеливались.
– У каждой окраины уровень волшебства разный. Неравномерно она распределяется. У нас, благодаря Гаспару и его предкам – чуть ли не самый высокий. А тот, кого вы черным колдуном называете, из далека приехал. В горах каменных живет. Там скудненько. Бедуют. И все на нас поглядывают – мол, хорошо живете. А у нас и, правда, хорошо. Не голодаем. Дружные. Одна беда – накрывает нас. Это все из-за пашавы. Она дурноту насылает страшную. И коли вовремя на землю не ляжешь – считай, пропал.
– Ой, а с нами такое тоже было. Но мы выжили, – вспомнила я.
– Сидели, небось. Или прилечь успели. А если бы шли или стояли – кровь их ушей и никакой лекарь вас бы не исцелил. Тут дело так обстоит. Самое главное – лежать, а еще главнее – ни о чем не думать. Если этого не сделать – мысли портятся, иногда насовсем. Можно стать как бешеная лиса и на людей кидаться станешь.
– И это все из-за смерти Гаспара? – я тоже хотела зажать тот же вопрос.
– Нет. Причина другая. Мы к этой беде привыкшие, как увидим, что магический уровень вниз пошел – ложимся себе и ждем пока отпустит.
– Весело там у вас. Обхохочешься, – печаль Пикселя была понятной.
Тоник подвел меня к железной бочке, что стояла под краем крыши домика, в ней вода была, с виду почти чистая, только пахла странно. Недолго думая, я в нее голову сунула, чтоб на человека стать похожей. А учитель продолжал пальцами бороду выбирать от черного ила. Точнее – он думал, что чище становится, а сам только грязь размазывал. Посмотрев на меня у бочки, он, недолго думая, по-быстрому сполоснул свою бесценную шляпу. Отжал ее бережно и снова уселся на скамейку. На прежнее место. Которое по понятным причинам оставалось незапачканным.
– А кто у вас главный? – Тоник решил проявить политическую любознательность.
– Да никто. Все главные. Есть конечно побогаче, познатнее, но самый уважаемые – кто талантом каким обладает. Им весь почет. Ну и волшебники – не последние люди. Только мало у нас их стало. Их с каждым поколением все меньше да слабее. Не то, что в прежние времена.
Пока учителя не занесло в воспоминания, ребята решили перекусить и старика пригласили. С зубами у него и правда оказалось не очень – парочка точно была, но он и ими смолотил наши бутеры как бобер. Ел да нахваливал. Голодный был, наверное. Чего восхитительного и «повар у вас хороший» может быть в куске хлеба с колбасой? Я так поняла – у них заводов колбасных нет, промышленность почти на нуле, прогресс технический – чуть выше, а все на волшебстве построено. Пока мы еще не видели, как оно работает, но придется узнавать – мы теперь тоже часть общей системы, блин.
– А как у вас с благами? Вот вы про «побогаче» говорили. Интересно мне знать – какие деньги в ходу? Что ценится?
Тоник так разволновался, словно тоже осесть в чужом мире задумал. Было бы здорово, если я не ошиблась.
– Богатство? Деньги? Ааа, понял я. У нас таланты ценятся. Вот, к примеру, умеешь ты делать табурет лучше всех. И каждый, кто получит твой табурет, смотрит на него и радуется – какой ты умелец замечательный. И слава про тебя по всем людям разойдется.
– Что-то я не догнал – у вас вместо денег табуреты? Вы ими расплачиваетесь?
– Вот бестолочь! Почему табуретами? Да и за что платить-то?
Похоже, моим надеждам не суждено сбыться – вряд ли Тонику может понравиться такой мир.
– У вас как у Маркса – общество, в котором произошло полное уничтожение частной собственности? – заявил Тоник.
По-честному, у меня челюсть отвисла. У старика тоже.
– У них обменно-натуральное хозяйство, – голосом профессора экономики объяснил Пиксель.
– Нет! У них все по Марксу. Коммунистический идеал – "свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех" – упорствовал Тоник.
Иногда меня одолевает желание его убить из сострадания. Из сострадания ко мне и всем, с кем он разговаривает на умные темы. Сейчас начнет в глубину нырять, сравнивать частную собственность и личную. И так всех запутает, что самому страшно станет. Однажды он договорился до того, что убедил меня в том, что даже трусы или волосы могут стать частной собственностью. Это, смотря кому они принадлежат. И как пример привел волосы Мадонны, которые какой-то пронырливый мужик собирал вокруг ее дома и продавал за бешеные деньги. И еще он сказал тогда, что Киркоров вполне может сдавать свои трусы за деньги. Примерил – плати. У меня к тому моменту ум зашел за разум и причем тут средства производства я так и не поняла.
– Как вы любите слова. Обменное, говоришь? Ну, навроде того. Если, к примеру, ты поёшь хорошо – сыт будешь и нарядов много. А если лодырь и пьяница – так нищий, по бедности долю выделят, но в шелках не погуляешь. Да и стыдно. А уж семье какой позор – слов нет сказать. Люди злопамятны. Так и будут говорить хоть через сто лет «это лодырев внук».
Не знаю как ребята, а я еще сильнее начала влюбляться в задверный мир. Вот это я понимаю – хороший мастер достоин уважения. Мой отец точно стал бы не последним человеком. Жаль, что на его работе ценится пронырливость, а не хорошо выполненная работа. А еще я знаю девчонку, она такие классные фенечки плетет. Ее тоже сюда определить надо. И ту художницу, что картины с кошками рисует. И … Я задумалась. Оказывается, я знаю совсем мало людей умеющих отлично делать свое дело. Зато тех, кто работает плохо видно сразу. Их – легион. Папа часто ругался – мол, совсем разучились работать. Им лишь бы продать втридорога. Точно! У нас много качественных жуликов. Но в дедовом мире они точно без надобности.
