Ознакомительная версия.
– Куда там! Катька бы мне глаза выцарапала, так к тебе привязалась.
Черным маленьким пушистым котенком Шона явилась первый раз перед Екатериной, когда царственные супруги навещали дом Киста. Подошла к государыне, потерлась о щиколотку, мяукнула.
– Ой, какой хорошенький! – взяла царица котенка на руки. – Маленький! Милый! Петруша, давай с собой его возьмем, он мне в утешенье будет.
– Еще чего, – оборвал Пётр. – Своих котов не хватает? Из Голландии повезем? Да еще черного?
– Так ты же Ваську привез.
– То когда было? Васька мне еще тут лучшим другом стал. Потом он – рыжий!
– И этот мне станет.
– Нет. – Сказал, как отрезал.
Катерина расстроилась, даже слезы в глазах блеснули, но возражать не стала. Поцеловала котенка в темечко, спустила на пол.
Супруги уехали, Шона получила от брата нагоняй: плохо к царице ластилась. Стали думать, что делать дальше: время-то идет, скоро Пётр обратно засобирается. Потом прослышали, что он уехал по делам во Францию, один. Намеревался выдать Елизавету за малыша Людовика Пятнадцатого, Екатерину с собой не взял. Она к тому времени еще не совсем оправилась от послеродовой депрессии, да и опасался он, что французский двор станет гнушаться его супругой – происхождением не вышла.
В это же время отгрузили в Россию первый котриаторский багаж – более трехсот великих полотен. Съёвн и Хасди решили отправиться с ним. Съёвн, понятно, не терпелось обнять брата, а Хасди не рискнул оставлять без присмотра знаменитое полотно Рембрандта «Прощание Давида с Ионафаном», которое помог сторговать Петру всего за восемьдесят гульденов.
То есть Шона с Брюталчем остались практически бесконтрольными.
– Екатерина в лесу Харлеммерхаут под Харлемом живет, – примчался как-то Брюталч, – может, попробовать еще раз? Это ж совсем рядом! Наверняка она тебя запомнила.
Только собрались – здрасьте вам! Сама императрица собственной персоной к дому Киста подъезжает. Хорошо, у Шоны в кармашке трава была. Быстро-быстро в рот запихала, проглотила. Так ведь цвет в секунду не меняется! Брюталч в доме торчит на подстраховке, чтоб Екатерину задержать, если что. Уж как он ее задерживать собирался, только богам ведомо. А та сама вдруг Кисту говорит:
– Я прошлый раз котенка тут у тебя видала, махонький такой, чернявый. Петруша поначалу взять не разрешил, а когда уезжал – позволил. Не отдашь?
– Берите, коль поймаете, – Кист отвечает. – Только где его сыщешь? Их тут много бегает, всех привечаю. Без них бы мыши заели.
Царица на двор вышла, зовет: кыс-кыс-кыс! Шона у зеркала подпрыгивает, сама себя торопит. Вот! Вроде почернела! Выскочила и прямо Катерине под ноги. Та обрадовалась, подхватила, прижала, целует, плачет. Так и увезла с собой Шону.
Что уж она в котенке видела? То ли сыночка своего умершего, то ли сразу всех своих деток, безвременно ушедших, только даже на минуту с пушистым комочком не расставалась. Играла, баюкала, кормила, спали вместе, гуляли, даже на потешном морском бою, в честь нее бургомистром устроенном, Шона при ней находилась. Сообразили ей маленькую корзиночку, теплым платком выстлали, Шона в ней и путешествовала.
Котриатор по супруге скучал. Чуть ли не каждый день приезжали гонцы с письмами. Читает Катерина: «А что пишешь, ежелиб я был, то-б новова шишеньку зделали. Дай Боже, чтоб пророчество твое збылось!» – и плачет навзрыд. Прямо на Шону. Гладит ее по мокрой спинке: шишенька моя маленькая, только ты меня понимаешь…
Вернулся котриатор злым – полный дипломатический провал: царевича Алексея римский император не выдал, датчане отказались вторгаться в Швецию, от французов вообще толку мало – одно бла-бла-бла.
Боялась Европа стремительно возвышающейся России, боялась. Одна Пруссия и порадовала – поддержала союз, а Фридрих Вильгельм Первый в знак любви и дружбы подарил невозможную красоту – панели из янтаря с элементами мозаичных картин – Янтарную комнату.
Ну и еще одно душу грело: прямо из-под носа французского двора увел Пётр знаменитого архитектора Леблона – «прямую диковину», как сам его называл. Первого генерал-архитектора Петербурга. Честно сказать, казне Леблон о-очень дорого обошелся, но для того чтобы французам нос утереть – не жалко. И не одного Леблона сманил! На пять лет завербовал лучших художников, ремесленников, ювелиров – больше тысячи человек! Хвастал Екатерине, что к возвращению в Петербург прибудут еще и швеи-модистки, дабы одевать российских красавиц по европейской моде. Ты – первой будешь, – обещал.
Ну и в Голландии набор мастеров продолжил: корабелы, печатники, граверы, художники, врачи, механики, ученые. Россия большая, места всем хватит, а работы – хоть отбавляй.
Стали собираться в дорогу. Шона, понятно, с Екатериной. Брюталч, чтоб за сестрой присматривать, тоже решил с ними отправиться. В сундуке с книгами. Пётр их множество накупил! Доверить это сокровище никому не мог, кроме своего верного денщика – арапа Авраама. Пётр его Ибрагимом крестил. Геройский был арап! За Петром как нитка за иголкой тянулся. Вместе Полтаву прошли, вместе турок в Прутском походе гнали. У Ибрагима до сундуков с книгами и муха бы не дотронулась, а Брюталчу именно это и надо – путь неблизкий. Лучше его проделать в тишине, покое и безопасности.
Остальные колонисты тоже вполне удачно разместились: кто в ящиках со скульптурами, кто в чемоданах с одеждой, кто в корзинах с провизией.
Короче, когда в Петербург прибыли, Мимир едва успевал головой вертеть и языком от восторга прицокивать: никак не ожидал такого количества друзей и родственников.
– Я, конечно, в точности не знал, сколько вас прибыло. – Котриатор улыбается. – По мне, чем больше, тем лучше. В Амстердаме ваш пригляд все время чувствовал: то картину купи, то книгу редкую, этого мастера позови, того художника не обойди. Спасибо. Сам я в искусстве не силен, ни времени, ни знаний на это не хватало, мне кроме морских пейзажей с кораблями другого не надо, а тут, глянь, даже кой-чего понимать стал!
Европейцы, наблюдая за Петровыми приобретениями, рты пооткрывали: не может быть, чтобы так невероятно развился художественный вкус русского царя! Неужели этот варвар надеется приобщить к красоте немытую Россию?
Снобы, что с них взять.
Шона, слушая котриатора, снова не верила своим ушам: все колонисты считали, и в Летописях это особо отмечалось, что обретение Россией сокровищ и приобщение государства и народа к мировой культуре исключительно заслуга эльфов и кэльфов. А оказывается, все они просто выполняли план Петра?
– Да ладно тебе, – машет рукой котриатор, – сочтемся славою! Хороший у нас тандем сложился, верно?
Шона пристыженно кивает.
– Ну, скажешь, наконец, чего тебя в ночи по дворцу носит? Чего ваши с шедевральными туда-сюда шныркают? Потеряли кого?
– Внучок пропал, – грустно сообщает Шона. – Мимир. А на него вся наша надежда. Он Красный кот, понимаете? Мы его рождения сто лет ждали!
– В честь моего Васьки нарекли? Грамотно. Внучок, говоришь? – Пётр раздумчиво хмыкает. – Где ж таких ладных бабусек берут? Шишенька… Все у вас не как у людей, иные, одно слово.
– Не видели, значит. Не знаете…
– Не видел, врать не буду. Но знаю.
– Правда? – Шона подскакивает, уже готовясь бежать. – Где он? – И немедленно в голове возникает четкая, как цветная фотография, картина: замурзанная кандейка, несколько клеток с кошками, и Мимир, сладко спящий в одной из них на какой-то пушистой подстилке.
– Кому ж знать, коли не мне? – продолжает Пётр, отследив, что она все увидела. – Кто тут вечный хозяин?
И правда – вечный. Покидал дворец, только когда в эвакуацию увозили. А так – все время на месте. На посту.
Эрмитажные сокровища покидали стены дворца всего трижды.
Первый раз в сентябре 1812-го, Наполеон тогда вступил в Москву, и кабинет министров решил «все те вещи и дела, в употреблении коих здесь нет необходимой надобности» укрыть в районе Петрозаводска в Олонецкой губернии. Секретная экспедиция должна была проследовать по Мариинскому водному пути в Белозерск и в Крохино. Ответственными за сохранность ящиков с ценностями назначили реставратора Андрея Митрохина, камердинера Андреева и лакея Трифонова, чтобы они, следуя «водяным трактом при картинах и прочих редких вещах Эрмитажа» и «имея тщательное за оными наблюдение, сохранили препорученную им кладь от всякого повреждения». В Крохинском посаде спешно строились склады для эрмитажных сокровищ, но воспользоваться ими не пришлось. Зима выдалась лютой и быстрой, уже в ноябре остановив караван с коллекциями в Вытегре, в пятнадцати километрах от Онежского озера. Там под охраной он и простоял, спеленатый льдами, до самого мая.
Вторая эвакуация случилась в девятьсот семнадцатом: по распоряжению Временного правительства музейные ценности упаковали в три эшелона для отправки в Москву. Два эшелона ушло, третьему помешал Октябрьский переворот.
Ознакомительная версия.
