Ознакомительная версия.
– Ты помнишь эту историю? – спрашивает Маргарита Владимировна у Вовы. – Как потом все музыкальные отделы в городе прошерстили, думали, вдруг еще где такая пластинка есть?
– А то, – соглашается Вова. – Кот-меломан потом долго у меня жил. Бегемотом звал. Правда, потом кошкой оказался, путалась с кем ни попадя. Гелла, одно слово. Все вы такие. Потом вообще с гулящим котом сбежала, а дочь незаконнорожденную мне оставила. Тоже еще та Мадлен.
– Я ее к себе забрала. Старенькая уже, видит плохо.
– А ты ее портушком угощаешь? Она же у меня приучена. Особенно «Три топора» уважала. Не жмоться, отливай от своего стакана капельку, ей много не надо. Лизнет и счастлива.
– Да я портвейн сто лет не пила, – удивляется Маргарита Владимировна. – Тем более «Три топора». Это ж отрава! Тогда ничего другого не было, сейчас – всего завались.
– Нет-нет, – Вова категоричен, – исключительно портвейн. И не какую-нибудь португальскую гадость!
– Пытался, ох как пытался Васька мне голову заморочить, – Пётр, видно, вспоминает то время с удовольствием. – Все настырничал, чтоб с собой его в Голландию взял, ластился, ласкался. Понял я его план. Не подыграл. Россия на ноги вставала, помощники очень надобны, и обычные, и волшебные. Конечно, читать его послания не читал, не умел, но наблюдал, как он по одежде моей катался, как самые потаенные места выбирал – под мышками да внутри карманов, чтоб слуги шерсть не вычистили.
Котриатор улыбается: молодость, надежды, все еще впереди…
Шоне тоже приятно. За этой историей ей в Летописи лезть не надо, сама в ней участвовала.
Во вторую голландскую поездку Пётр ехал вместе с женой. Екатерина на сносях была, но отпускать супруга одного наотрез отказалась, как он ни уговаривал, – давно мечтала по родным местам проехаться.
В германском Везеле сразу после нового года Екатерина вдруг занедужила. Сначала и значения особого не придали – рожать рановато, Пётр, ее для поправки оставив, отправился дальше: догонишь, далеко не уеду – мой визит давно европейскими протоколами расписан, не забалуешь.
Екатерина, хоть политес понимала, но женщина же – расстроилась, затосковала. Тут и роды преждевременные случились. Появился на свет великий князь Павел Петрович, второй сын, долгожданный наследник. Едва гонца к Петру отправить успели, едва обессиленная Екатерина малютку к груди прижала…
Суток не прошло, Павлуша скончался.
Пётр эту весть как раз при въезде в Амстердам получил. Зубами скрипнул, слезу утер: наследника вся Россия ждала. А уж как он сам от любимой жены сыночка хотел! Все визиты в тот день отменил, решил обратно к ней, несчастной, вернуться, в горе вместе утешиться, да этой же ночью горячка его свалила. Мотало котриатора из огня в стужу почти два месяца. Иссох весь, почернел. Екатерина, узнав о его болезни, сама едва живая, в Амстердам поспешила – супруга выхаживать.
Только к марту едва-едва оба оклемались. Пётр, раз уже все протоколы болезнь спутала, решил молодость вспомнить, съездить в Заандам, очень хотелось старика Киста повидать, не знал, жив ли.
Чудо! И Кист жив, и домик его на холме стоит по-прежнему, словно и не было двадцати долгих лет.
Шона в то время еще совсем юной была, хотя, конечно, чудесную историю дяди Мимира наизусть знала. А тут – Пётр. Мама Съёвн и папа Хасди все дядины письма тайком из мундира царя повытаскивали, потом всю ночь вслух читали. Не только семья, родственников в дом набилось – не протолкнуться. И не одни родственники. Друзья родителей, друзья этих друзей.
– Неужели правда там так хорошо? – А зачем Мимиру врать? Вот же сам царь его письма привез! – Так, может, соберемся? Пока молодые, отчего не попробовать? Здесь все изведано, вернуться всегда успеем. – Мимир-то не возвращается, стало быть, там прижился. (Из присутствующих историю с утопленным шарфом никто тогда не знал, Мимир про это молчал, как партизан).
– Надо, надо к нему поехать, – волновалась Съёвн. – Пишет же, помощь нужна в обустройстве России, кто поможет, если не мы? Поедем, Хасди, – ластится к супругу Съёвн. – Не понравится – вернемся.
Отец маме никогда не перечил, ему тоже хотелось себя на новом месте попробовать, да и Мимир все же лучшим другом детства оставался. Единственное, на чем Хасди настаивал: детей в опасное путешествие не брать. Съёвн согласилась.
Моди и Эльчит детям не перечили, молчали: решайте сами, не маленькие. Понятно, им самим до смерти хотелось с сыном повидаться, но ведь кто-то из семьи остаться должен? Моди к тому времени в состав старейшин вошел, хоть и был всех моложе лет на триста, ему поручили порядок среди кэльфов поддерживать (придумка Мимира «кэльфы» и здесь прижилась!). Взяли со Съёвн слово: все время находиться на связи и не реже раза в десять лет приезжать домой.
Близнецы Шона с Брюталчем, понятно, подслушивали все время. Брюталч потом сказал: ты как хочешь, а я все равно поеду! Спрячусь так, что и родители не увидят. Только шарфов мне побольше навяжи на всякий случай. А в Петербурге я выскочу вперед них, встречу вместе с дядей Мимиром, вот удивятся!
– А я? – обиделась Шона. – Одна, что ли, тут останусь? Ни за что! Я с тобой.
– Ладно. – Брюталчу, честно говоря, с сестрой тоже расставаться не хотелось: с первого дня вместе, одно целое, практически – близнецы ведь, как и все дети у кэльфов. – Только давай план придумаем, как предков обмануть.
Придумали. Особо не мудрствуя, решили: Шона просто повторит путь дяди Мимира. А Брюталч сделает все, чтоб родители ни о чем не догадались.
Кэльфы собирались в Россию основательно и осознанно. Следуя наставлениям Мимира, понуждали Петра покупать картины, ювелирку, скульптуры, чтоб было с чего начинать собрание сокровищ. К первоначальной компании из восьми человек прибавилось еще три раза по столько, следом – еще. Хасди стал опасаться: поместятся ли все в багаже. Решили помимо картин настроить Петра еще и на книги: больше сундуков, больше спальных мест.
Шона с Брюталчем тем временем оттачивали свой план. Брюталч тренировался создавать такой фантом Шоны, чтоб никто и подумать не мог, что это мираж. Шона изо всех сил старалась при перевоплощении в кошку менять цвет шерсти – со своей белоснежной на какую-нибудь иную. Ничего не получалось! И фантом у Брюталча выходил полупрозрачным, и шерсть Шоны ничуть не темнела. Все, ну все срывалось! И больше всего Шона боялась, что Брюталч, он особым терпением и усердием никогда не отличался, плюнет на все и уедет один. Без нее.
Решила схитрить. Прискакала к деду Альвису, прадеду, вернее.
– Дедушка, а научи меня цвет волос менять.
– Зачем тебе? Вон у тебя какие локоны – белые, как туман над озером поутру, повзрослеешь, золотыми станут, как у мамы.
– Понимаешь, я когда кошкой оборачиваюсь, у меня шерстка очень быстро пачкается. Прямо ходить стыдно. А была бы черненькой или серенькой, было б незаметно.
– Так это дело поправимое. Травку «чернокрыл» знаешь? Сорви листочки да пожуй. Шерстка потемнеет.
– А когда снова девочкой стану?
– На эльфов трава не действует, так белянкой и останешься.
Шона немедленно попробовала. Трава, кстати, совсем не горькой оказалась, мятной, даже со сладостью. Жевала ее перед зеркалом, пристально за собой наблюдая. Сначала вообще ничего не происходило. Потом на боках проявились серые пятна, несимметричные, рваные, как настоящие! Шона съела еще пару листочков – пятна потемнели, почти черные, а шерстка вокруг посерела. Ага, значит, от количества травы зависит и цвет. Можно стать чисто серой, можно в пятнах. А можно вообще черной, как ночь!
Радостная кинулась к Брюталчу. Тот увидел незнакомую кошку, поздоровался и продолжил читать.
Не узнал!
– Брютти, – зовет Шона. – Братик…
Брюталч озирается, оглядывается: кто зовет? Где сестра? Никого кроме незнакомой кошки нет. Опять в книгу уткнулся.
– Брютти! – Подошла к нему, о ноги потерлась. – Не узнал? Это же я!
– Кто – я? – Брюталч глаза вытаращил, книжка на пол свалилась. – Шона, ты? Как это? – Пока она рассказывала, пока он изумлялся, какое-то время прошло.
– Ой. Шона, ты пятнеть начала! Ой, умора! Смотри, вся в пятнах. Как пылью присыпана.
Шона подошла к зеркалу – точно пятна. Как с самого начала. Значит, обратно трава точно так же действует. Засекли время, когда сошли пятна и вся Шона стала серой, дождались белых пятен и окончательного побеления.
– Здорово! – Брюталч обнял сестру. – Теперь мы всех одурачим.
– Одурачили? – хохочет Пётр. – Расстроилась, небось, когда я Катьке запретил тебя с собой взять? А потом как пугалась, дрожала вся, стоило лишь на шелудивость твою намекнуть…
– Пугалась, – соглашается Шона. – И дрожала. Маленькая была, глупая. Я-то знала, что никакой шелудивости нет, просто трава закончилась, чернокрыл только у нас под холмом рос, а я с запасом промахнулась. По пути какую только траву жевать не пробовала – не помогло. А вдруг бы вы меня и правда выбросили?
Ознакомительная версия.
