иногда приходит сюда. Обе девочки любят пропавшего мальчика, но мне почему-то казалось, что Донми привязана к нему больше. Для этого не было никаких объективных оснований, просто так подсказывало мое сердце. От мысли, что моя девушка теперь влюблена в другого, у меня пересохло в горле и защипало в носу. Я попытался справиться с нахлынувшими эмоциями, но они пересилили меня.
– Почему в тот день ты так странно себя вела? – спросил я, тряхнув головой, чтобы прийти в себя.
– В тот день?
– На пустыре, когда мы впервые увиделись.
– А-а, тогда! Мы с Чжуми поссорились еще в школе. На уроке случайно зашел разговор об Учане, и я сказала, что это она во всем виновата. Не стоило, но я не стерпела.
Любовь иногда нарушает работу системы, встроенной в человеческий организм. Проблема, возникшая в системе, выводит из строя микросхему рассудка, и человек начинает злиться в те моменты, когда это недопустимо, или говорить то, чего нельзя говорить. Сейчас я находился именно в таком состоянии: испытывал странные чувства к Учану и поэтому злился на самого себя.
– Получается, это было продолжение ссоры, начавшейся на уроках?
Донми кивнула.
– Вы слышали что-то странное? – снова спросила она.
– Да, несколько раз доносились какие-то звуки.
На миг глаза девочки сверкнули от волнения.
– Можете уточнить? Что за звуки?
– То, что я тебе сейчас сообщу, уже знает твоя подруга. Сверху правда доносятся звуки, но не такие, которые ты себе представляешь.
– А что, по-вашему, я себе представляю?
– Ну там… человеческие шаги или голоса – что-то в этом роде.
– Верно, – согласилась Донми.
– Прости, что мне придется развеять твои надежды, но это всего лишь треск и стук. Мне доводилось слышать такое и в других местах. Когда строят дом, то сначала кладут кирпичную кладку, скрепляя ее цементным раствором, и иногда там остаются пустоты – вот оттуда и раздаются звуки. А в деревянных домах, когда древесина рассыхается, слышится треск.
– То есть вы думаете, что звуки исходят из пустот между кирпичом и цементом? Это имеет какое-то научное объяснение?
– Точно не могу ответить. Даже не знаю, правда это или нет, но так говорят. Со второго этажа слышались именно такие звуки.
Я не стал говорить Донми, впрочем как и Чжуми, что шум был такой, будто что-то тащили по полу.
– Вы подниметесь туда со мной? Пожалуйста!
– Дверь заперта.
– Я имею в виду не входную дверь, к которой ведет наружная лестница. Где-то должна быть еще одна.
Я очень удивился. Откуда ей известно?
– Когда здесь жил Учан, его мама раньше держала кафе на первом этаже, а потом закрыла, поэтому он пустовал. Однажды я увидела, как он вошел через первый этаж и вскоре появился на ступеньках, ведущих на второй. Это ведь доказывает, что где-то спрятана дверь, которая, возможно, не заперта. Давайте вместе поищем ее и поднимемся туда.
Я с трудом сдержался, чтобы не сказать ей, что там совершенно нечего делать. А еще мне хотелось объяснить школьнице, что она не найдет там того, что представлялось в ее воображении. Пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы ненароком не ляпнуть лишнего.
– Позже посмотрю, есть ли такая дверь. Но не сейчас. У меня много дел.
Разумеется, их у меня не было, но мне требовалось время, чтобы подумать, стоит ли подниматься с ней на второй этаж. Мне не давали покоя убогая атмосфера наверху и красные пятна на стене. Оценив обстановку, девочка поймет, что ее надежды оказались тщетными. А еще она расстроится. Несмотря на то что от необъяснимой ревности у меня дрожал голос, когда Донми призналась, что любила Учана, я не хотел видеть, как она страдает.
Еще долго после ухода девочки я не мог вернуть себе душевное равновесие. Мне казалось, что кто-то отнял у меня Сори. Чтобы избавиться от этого чувства, я вышел на улицу и бесцельно гулял, пока не добрел до парикмахерской. Дверь была распахнута настежь, а Ван занимался уборкой. Хоть он и говорил, что все бессмысленно, похоже, все-таки взялся за ум и собрался работать дальше.
– Добрый день! Хван-пучжан больше всех обрадуется, когда узнает, что парикмахерская открылась, – входя, поздоровался я.
Ван молча протирал кресла и зеркала. В каждом его движении сквозили добросовестность и аккуратность. Он сосредоточенно возился с тряпкой, даже не предложив мне сесть. Когда мне стало неловко и я уже собрался уйти, парикмахер указал на стул:
– Присаживайтесь. Сделаю вам прическу.
– У меня на голове все так печально?
– Завивка свежая, все нормально. Мне просто хочется украсить вас.
Голос его был совсем безжизненным, в зеркале отражался человек, глубоко разочаровавшийся в жизни. Видимо, он не ел толком: лицо его сильно осунулось. А я все никак не мог подобрать подходящие слова, которые хоть как-то утешили бы его.
– Послушайте, что я расскажу. Один человек очень любил другого. Это чувство было многогранным. Он делал все возможное ради любимого человека, даже с радостью бы отдал свое сердце ради того, чтобы рассмешить вторую половинку. Но так получилось, что этот человек внезапно умер. Однако он всегда считал, что нужен возлюбленному и что тот не сможет без него жить. Как вы думаете, мог ли он умереть со спокойной душой и оставить своего избранника одного на всем белом свете? Кажется, вы с кем-то расстались, но, по крайней мере, он жив. И вы тоже. Есть еще время все вернуть. Поэтому не страдайте так и воспряньте духом, – проговорил я, глядя на Вана.
Выражение его лица почти не изменилось.
– Зря он так беспокоился.
– Что?
– Я говорю про умершего. Про беспокойство, что без него любимый человек станет беспомощным, и про страх оставить его одного в этом суровом мире. Убежденность, что только он может защитить того, кого любил, отчаянные попытки пожертвовать собой даже в смерти – все это напрасные тревоги.
Я посмотрел на отражение Вана в зеркале.
– Ну что вы, это всего лишь мое мнение. Прическа готова, – произнес он, когда наши взгляды встретились.
– Лицо теперь выглядит намного меньше. Давайте я заодно подкорректирую вам брови.
После парикмахер предложил сделать маникюр. В знак благодарности я пообещал принести ему «Секретное оружие».
– Не надо, все напрасно. Честно говоря, я не любитель поесть. Если скажу, что могу спокойно прожить без еды, вы же не поверите? Ха-ха-ха… Какое-то время я заблуждался, думая, что если буду много есть, то достигну своего идеала. Но разве слон, сожрав оленя, станет тигром? А я, как дурак, возомнил, что сделаюсь им.
Я ни черта не понимал, что он несет, но не мог переспрашивать после каждого его слова. Выражение его лица было таким серьезным и суровым, что он казался совершенно неприступным.
Внезапно Ван, приводивший мои ногти в порядок, перевернул руку ладонью вверх и задумчиво уставился на нее.
– У вас очень красивые руки. Маникюр готов! – сообщил он, положив на стол
