стоит Москва. Она не дитя Рода и не бог, она нечто другое, чем и название не подберешь сразу. Она просто была и есть — негромко произнесла тетя Паша, и именно от той спокойности, с которой данная фраза была произнесена, кое-кому в кабинете стало не по себе — Иосиф Виссарионович являлся материалистом до мозга костей, он не верил ни во что, никому и никогда, но все же случалось такое, что вождь отступал с занятых им в давние времена непримиримых позиций. Я сама сталкивалась с подобным трижды — в двадцать четвертом, когда умер Ленин, в двадцать восьмом и в тридцать шестом. Два раза лично участвовала, про третий мне Житомирский рассказал. И, что примечательно, все три раза пути вождя пересекались исключительно с сущностями дохристианского толка. Как и здесь, на Крымском мосту. Знаю, что звучит оный факт диковато, в стиле газетных статей двадцатилетней давности, когда столько всякого бреда писали, что уши вяли, но так оно и есть на самом деле.
— Вот эдак копни историю, и такое наружу полезет — негромко произнес Пал Палыч.
— Лучше не копай — посоветовала ему уборщица — Не надо. Добра с того не будет. Я сама-то предпочитаю некоторые вещи, которым являлась свидетельницей, не вспоминать. Было и прошло. И очень хорошо, что прошло.
— То есть Сталин заключал сделки с представителями той стороны? — выпучила глаза Мезенцева — О-фи-геть!
— Ничего он ни с чем не заключал — строго глянула на нее тетя Паша — Не мели чушь. Бокий — да, договаривался, случалось. Барченко с многими из этой публики дела вел, но он был гений, а они все не от мира сего. Менжинский вроде с кем-то встречался, но что, как — не знаю. Мне детали не поведали, а я не спрашивала. Но Сталин? Вот уж нет. Но он знал, что иногда стоит проявить уважение к сущностям, которые плевать хотели и на род людской, и на течение времени. Он был стратег, причем которому равных не было. Здесь именно тот случай.
— А Берия? — глаза у Мезенцевой буквально загорелись — Он что?
— Не знаю — отмахнулась тетя Паша — Когда Лаврентий Ежова к финишу привел, он многих выпустил, но не меня, даже несмотря на то, что мы были лично знакомы с двадцать второго года, с Тифлиса, и друг другу дорогу не переходили никогда. Так что я на Кольском до пятьдесят четвертого куковала, до самой реабилитации. Только раз за это время в Москве и побывала, в сорок первом.
Николай сразу понял, что старейший сотрудник отдела темнит. Что-то она знала, просто рассказывать не хотела.
— Так что, нам надо дружно подрываться и бежать на мост эту заклепку искать? — уточнила Тицина — Или что-то другое делать? Вы, тетя Паша, очень путано сегодня изъясняетесь.
— Заклепку трогать нельзя, это дар, свидетельствующий глубокое уважение земного владыки одной из древних сущностей — отмахнулась от нее уборщица — И рассказала я вам о ней только для того, чтобы вы поняли, какой значимости нечто живет там, под дном реки. Вернее, не живет, а спит, причем уже много столетий. Но даже сон не помеха его мощи, и если кто-то выберет правильное время, совершит верные действия и скажет нужные слова, то он сможет отщипнуть себе в качестве награды немного древней силы. Каплю, не больше. Но этой капли хватит на то, чтобы натворить немало серьезных дел. Евгения, не дергайся так. Апокалипсис с ней не устроишь, город не разрушишь и армию мертвецов себе под ружье не поставишь. Но вот подчинить себе сознание сотни-другой человек, например, запросто можно. Или наложить какое-нибудь мощное и недоброе заклятие на… Ну, не знаю… Воду на распределительной станции. Не всю, но какое-то ее количество. И пойдет она т в квартиры, в учреждения, еще невесть куда. Или, можно, например, разрушить дом, в котором мы живем. Вот это здание. Тряхнуть его как следует, оно и сложится. И все, кто в нем будут — покойники. Разве что я, старая, уцелею в очередной раз на свою голову, да Тит Титыч еще. К слову!
Тетя Паша встала со стула, подошла к стене и ударила по ней кулачком.
— Титыч! Ты где есть? Загляни к нам.
Из стены появилась голова призрака, обвела присутствующих взглядом и произнесла:
— Мое почтение, господа. Звали?
— Звали-звали — подтвердила тетя Паша — Титыч, ты же помнишь Крымский мост?
— Ась? — отдельский старожил выбрался из стены и уставился на старушку — Какой?
— Ну да, конечно — поморщилась та и пощелкала пальцами правой руки — Как же его… А! Никольский мост. Так же он раньше звался? Или правильнее Николаевский?
— Наплавной, тот, что на Садовом кольце, недалеко от Провиантских складов? Вестимо знаю. Скверное место, хоть и красивое. И верно — его же после Крымским и поименовали. Там сначала деревянный мост соорудили, а после и железный, красивый, с башенками. Сам его не видел, потому как уже был приписан к нашей канцелярии навсегда, но тогдашний ее управитель, граф Никишев, на открытие ездил. И странно так — в ночь. Я еще подумал — может, там какие забавы по этому поводу устраивают огненные, как в совсем уж древние годы? При царе Петре?
— Не иначе как такой же золотой болт в основание вкручивали или вбивали — негромко сказал Ровнину Пал Палыч — Царь-батюшка вряд на сие мероприятие приезжал, это слишком, но кто-то из высших сановников — запросто.
— А почему это место скверное? — спросила у Тита Титыча Мезенцева и удостоилась за то довольного взгляда уборщицы.
— Да отроду оно такое. Там крови людской да скотьей в воду столько влилось, что ей до сего дня красной следует пребывать. Там и с татарином русичи рубились, и с поляком, не давали тем через брод перейти. Ромодановский в том месте часть мятежных стрельцов живьем утопил, не дожидаясь приезда Петра. Может, грехи свои спрятал в воду, может, еще чего. А как в столице воевать прекратили, как двор на болота переехал, так там бойню открыли, самую большую в Москве. Больше даже той, что на Воробьевых горах стояла.
Николай поежился, вспомнив события прошлого года, связанные как раз с последствиями многолетнего функционирования бойни на Воробьевых горах.
— Недоброе место — продолжал тем временем вещать призрак — Недоброе. Там под водой, под водорослями, под песком такое спит, чему и имени-то нет. Оно старое и людей не любит. Точнее — не замечает оно их, и коли не тревожить сие лихо, так и
