улыбка (или ее отсутствие) на губах этого человека – это просто маска, под которой пряталось подлинное чудовище, играя роль его друга, соседа по фургончику, его сценического партнера – того, кого, как он думал, он хорошо знает. Эта улыбка все сломала. Пружина треснула, карточный домик развалился, волчок споткнулся на своей ножке…
Ветер разметывал длинные нечесаные волосы Гуффина, серые глаза сверкали – в них плясали отблески пламени из топки, меж тем все лицо шута утонуло в чернильной темноте, из которой торчал лишь кончик его острого носа.
– Ты всегда будешь мне другом, – негромко проговорил Манера Улыбаться и вскинул свой зеленый зонтик.
А затем, не прибавив больше ни слова, сделал им резкий выпад, целясь в грудь оцепеневшего друга.
Все дальнейшее произошло за какой-то миг…
Толчок. Крик. Джейкоб Фортт переваливается через бортик и летит вниз…
Корзина качнулась, а шар слегка набрал высоту. Мистер Баллуни даже головы не повернул – он словно и не заметил, что у него на борту стало на одного пассажира меньше.
Крик оборвался. Ветер донес до Сабрины короткий всплеск воды.
Все произошло так быстро, что она не сразу осознала…
А когда осознала, с ее губ сорвался стон отчаяния.
Старый воздушный шар тем временем полз по темному небу все дальше в сторону Фли. Вращались винты, рычало пламя в топке, натужно скрипели стропы…
И только коричневая шляпа-котелок одиноко плыла по черной глади канала.
Небо над Габеном походило на залитую чернилами страницу рукописи. Кляксами на листе неаккуратно темнели давящие тучи. Порывистыми резкими строчками дул ветер, подхватывая потерянные буквы, опечатки и неуместные знаки препинания этой осени – опавшие листья. И где-то во всей этой унылой, как мысли писателя пост-пессимиста, мешанине затерялись слова о том, что бордовый воздушный шар летел над кривыми улочками и худыми крышами Фли.
Фли… Блошиным район в восточной части Габена назывался потому, что там все кишело блохами: и дома, и одежда, и сами люди. По улицам между тесно стоящих домов бегали стаи облезлых собак, а если постараться, то в самых глухих закоулках можно было встретить даже блох размером с собаку. В Фли многие считали, что все мосты через канал, кроме моста Ржавых Скрепок, разрушили намеренно, чтобы преградить блохам путь в Тремпл-Толл…
Издали Блошиный район казался покинутым – и это отчасти было правдой: с наступлением темноты жизнь по эту сторону канала будто бы впадала в некое подобие летаргического сна. Улочки постепенно вымирали. На дверях щелкали замки и лязгали засовы, ставни на окнах надежно запирались. Все дела под открытым небом откладывались до утра или, в случае закоренелых лентяев, так и вовсе до лучших времен. Впрочем, даже если бы местные и захотели, пойти они никуда не смогли бы: в Фли не было цирюлен и аптек, кафе и книжных магазинчиков. На старой Рыночной площади уже давно не торговали, ее называли теперь не иначе как «Балаганная площадь» – и продать там могли разве что пару тумаков да оплеух, еще накинув подзатыльник в довесок.
Темные кварталы простирались на многие мили, и лишь редкие уличные фонари, стоявшие в разных частях района, походили на крошечные островки во мраке. У фонарей отирались подозрительные стайки мотыльков в старых пальто, засаленных шляпах и дырявых перчатках. Да и мотыльки эти больше напоминали моль – того и гляди набросятся друг на друга, как на какую-нибудь меховую шубу. Кое-кто из этих типов сейчас хмуро глядел в небо, пытаясь понять, что это за огоньки ползут среди низких туч, и вслушивался в отдаленный рокот винтов; в окнах некоторых чердаков блеснули линзы биноклей и подзорных труб – прибыть в Блошиный район незамеченным было невозможно.
Бордовый воздушный шар летел над кривыми улочками и худыми крышами Фли. Двигался он со стороны Подметки, за рычагами сидел тип в пальто и котелке, а в корзине был, вроде как, один-единственный пассажир. При этом никто из местных, даже обладай он лучшим в городе биноклем или самой точной подзорной трубой, ни за что не смог бы увидеть того, кого там не хватало, или догадаться о том, что произошло на этом шаре каких-то пять минут назад. И уж точно никакое оптическое приспособление не передало бы атмосферу холодного вязкого ужаса, поселившуюся в корзине.
Шут Финн Гуффин по прозвищу «Манера Улыбаться», будто нарочно пытаясь напугать куклу Сабрину еще больше, надвигался на нее медленно и неотвратимо, как простуда на промочившего ноги беднягу.
– Я ведь знаю, что ты подглядываешь, маленькая проныра! – сказал он с такой неподдельной радостью в голосе, словно впереди его ожидал чудесный вечер.
Кукла попыталась отпрянуть от дырки в мешке, но ударилась спиной о бортик корзины и нечаянно выронила один из своих отломанных пальчиков.
– Можешь смотреть – мне плевать, – усмехнулся шут. – Это ничего не изменит.
Гуффин схватил мешок.
Сабрина завизжала: Джейкоб мертв – защитить ее было больше некому!
– Не-ет… – взмолилась Сабрина. – Только не это…
– Думаешь, я сброшу тебя с шара, как какое-то Пустое Место? – спросил Гуффин, расправив ворот мешка; из него показалась рыжая кукольная голова – щеки Сабрины были покрыты зеленой краской, натекшей из-под глаз-пуговиц. – О нет! Ты слишком важна, верно, мистер Баллуни?
– Так точно, мистер Гуффин, – ответил птичьим голосом аэронавт, не отвлекаясь от своих рычагов.
– Почему важна? – спросила кукла. – Потому что… – ей вспомнились слова Джейкоба Фортта, – все дело именно во мне, так ведь?
Гуффин недобро прищурился:
– Тебя разве не учили, что подслушивать нехорошо?
– Джейкоб сказал правду? Ты пришел в лавку игрушек именно за мной? Почему? Почему я важна?
Манера Улыбаться покачал головой и осторожно спросил, словно делая шаг в темноте и боясь наступить на торчащий острием кверху гвоздь:
– Что последнее ты помнишь перед тем, как очнулась в мешке?
Сабрина задумалась. Она помнила себя, сидящей на стуле в мрачном подвале лавки игрушек. В памяти вдруг всплыли метнувшаяся к выходу четырехрукая тень Хозяина, стук хлопнувшей двери, а еще… Рядом с ней кто-то сидел… Кто-то в костюме, будто бы пошитом из обивки старого кресла. Она что-то говорит… Из темноты раздается голос в ответ – обладатель странного костюма ей отвечает. Но что? О чем шел разговор? Почему она ничего не помнит?! Пустота…
– Вот и славненько,
