с ранней сединой и сейчас, периодически натыкаясь по утрам на очередной белый волос, лишь флегматично отмечал данный факт. Но приемный отец поседел для него словно разом, и это тут же бросилось в глаза. На нем и вправду была ровно та одежда, в которой он когда-то ушел из дома: потертые джинсы, рубашка поло, легкая куртка, кеды и светлая кепка. Спал беглец совершенно расслабленно – с первого взгляда и не поверишь, что опасный преступник. Подчиняясь внезапному порыву, Дима снял перчатку и потянулся к лицу приемного отца, как вдруг мужчина в кровати буквально подпрыгнул, увернувшись от руки, и только каким-то чудом ДТП успел приставить к его шее пистолет. «Вся королевская рать лаунж» жила привычными вечерними развлечениями, и на далекий шум с чердака никто бы не обратил внимания. Почувствовав себя победителем, Дмитрий приготовился было эффектно поприветствовать будущего завсегдатая обезьянника, но тут взгляд выхватил из темноты что-то знакомое. У изголовья импровизированной кровати стояла Лола и старательно изучала коробку конструктора неподалеку. Разглядев его, Дима мысленно взвыл, а желание пристрелить вернулось с удвоенной силой.
Найти кабинет директора самому оказалось непросто, и Игорь Октябриевич смутно заподозрил, что в первый раз его тащили связанным в том числе и для того, чтобы по пути не потерялся и не заплутал. Как выяснилось, логово старой волчицы находилось на восьмом этаже основного здания, максимально далеко от учительской, причем, чтобы попасть в знакомый светлый коридор с красным ковром, нужно было сначала пройти третий этаж насквозь, подняться до пятого, найти там мраморную лестницу, спуститься по ней на четвертый и уже оттуда по соседней – на восьмой. На этом приключения юного естествоиспытателя не заканчивались: оставалось пересечь большую аудиторию с партами амфитеатром и пролезть в шкаф в лаборантской. Зато теперь бывший богатырь прекрасно понимал, зачем в телефон добавлена карта школы с возможностью проложить маршрут: лично ему в директорскую было мало попасть, хотелось бы оттуда еще и выйти.
Хозкомната. Еще хозкомната. Чулан. Снова хозкомната. Щиток. Вот так сюрприз, хозкомната. Складывалось впечатление, словно свой кабинет директор выбирала исключительно по принципу «что останется», ибо вокруг были сплошные кладовки. Ну и кабинет завуча, конечно. Мимо его двери Игорь постарался пройти как можно тише – Тимофей Иванович, кажется, получал несказанное удовольствие от накидывания на нового сотрудника задач: «Пройди медосмотрчик, напиши учебный планчик, набросай сметочку переоборудования спортивного дворика, разгрузи машиночку, проверь расчетики, проведи экспертизоньку, составь документики по эвакуации…» В какой-то момент Игорь на полном серьезе начал ждать чего-то вроде: «Вот тебе мыльце и веревочка, а табуреточку сам смастери» – и не хотел доводить до греха. Пять лет. Пять лет – и ты свободен. Вопрос только в том, как весело будет все эти пять лет…
Перед дверью свежеиспеченной начальницы Игорь Октябриевич вытянулся, расправил плечи и набрал побольше воздуха в грудь. Роста он был маленького и на фоне исполинской Альмы Диановны потерялся бы в любом случае, но не хотелось смотреться совсем-то беззубиком. Из кабинета лился звонкий женский голосок и позвякивали чашки. Голос явно принадлежал не Ипполите Найтмаровне – ее томная хрипотца отпечаталась у Игоря буквально на подкорке, – и он удивился: все же разъехались, нет? Постучал. Внутри замолчали, а потом дверь распахнулась, и на него вытаращилось нечто. Определенно женского пола, но крайне неясного возраста: растянутая футболка с Blind Guardian, длинная бесформенная юбка цвета хаки, фиолетовые шлепки, руки в фенечках чуть ли не до локтя. На щеках – переводные наклейки-татушки, а волосы стригли, кажется, в темноте и на ощупь. Странной дамочке с несколько шальным взором с одинаковой легкостью можно было дать как пятнадцать, так и тридцать. Смерив Игоря взглядом – ну хоть у кого-то он не презрительный и не оценивающий, и на том спасибо, – повернулась и крикнула куда-то вглубь кабинета:
– Альма Диановна, к вам тут новенький ругаться пришел. Насчет рукописей – обещаете подумать? Все-таки раритет.
Низкий голос отозвался почти сразу:
– Подумаю, душечка, подумаю! Но и ты пойми – нужны обоснования. Не могу же я заставить совет попечителей подмахнуть платежки не читая?
– А разве вы не всегда так делаете? – недоуменно переспросила ее собеседница, пропуская Игоря в кабинет.
– Планирую работать над собой, – парировала директор и приветственным жестом указала на освободившееся кресло. – Что же вы стоите? Садитесь. Я вас не съем.
Ага. Прям щас взял и поверил. Но вслух Игорь спросил:
– Кто это был?
– Наша замечательная библиотекарь, – отозвалась госпожа директор, читая какой-то документ поверх очков.
– А-а-а, та самая единственная-неповторимая, умудрившаяся никого не пришить? – расслабился Игорь.
– Лично – да, – Альма Диановна попыталась улыбнуться. Получился жизнеутверждающий оскал. – Но на вашем месте лучше помнить: это вовсе не означает, что никто из-за нее не пострадал. Очень не рекомендую пытаться растопить лед между вами, если вы меня понимаете.
Игорь радостно вспомнил, что по отношению к Ипполите таких запретов не ставили. Гораздо безрадостнее было предположить, что причина – способность преподавательницы физики и астрономии самостоятельно защищать свои границы. К примеру, частоколом из пик с насаженными на них головами бывших.
– Снегурочка? – как бы между делом ввернул Игорь, выныривая из глубин самозапугивания.
– Пьющая горячий чай летом? Ну у вас, юноша, и фантазия! Так зачем пожаловали?
– Хочу четко и прямо услышать, на кой я вам понадобился, – как мог отважно выпалил Игорь.
Директор посмотрела на него в крайнем недоумении:
– Чтобы научить детей отстаивать свое право на жизнь, конечно же. Мне казалось, мы очень подробно это проговорили.
– И Потапову научить? Несмотря на то, кто мы с ней друг для друга?
Он, конечно, не рассчитывал, что директор прям переменится в лице или начнет бурно выражать эмоции, но ждал хоть какой-то реакции. Вместо этого получил только усталый взгляд занятого человека, не понимающего, почему его заставляют повторять очевидное.
– Игорь Октябриевич, вы же знаете, насколько наше сообщество замкнуто и немногочисленно. Каждый кому-нибудь кем-нибудь да приходится – не важно, кровным ли врагом, спасителем или просто дальним родственником. Я не вижу ни необходимости, ни возможности искать кандидата без прошлого. У таких, замечу, зачастую и будущего-то нет. Так что, отвечая на ваш вопрос, – да, вы будете учить и Потапову, и Волкова, и всех прочих воспитанников нашего славного интерната. Исключение, пожалуй, только одно. В наборе этого года к нам поступил инвалид…
– Добротворская?
А вот тут Альма Диановна стрельнула глазами, и такое сочетание Игорю понравилось еще меньше. Заминка была секундной, не более, но все-таки была.
– Она самая. Так вот, госпожа Добротворская на ваших занятиях будет только в ознакомительных целях.
– А ее вассал? Красношапко, кажется?
Директор вновь расплылась в улыбке, и Игорь пожалел, что вообще начал этот разговор: слишком уж происходящее смахивало на прямую и явную угрозу.
– О, не волнуйтесь. К величайшему вашему сожалению, Екатерина Красношапко вряд ли пропустит такое веселье.
Глядя на беззаботно спящую русалку, чуть ли не по щелчку пальцев перешедшую из буйного состояния к полному умиротворению, Богдан Иванович в очередной раз задавался вопросом: что же за неудержимая сила влекла его к сей хамоватой девице с прямым, аки шпала, характером? Татьяна, безусловно, была прекрасна вне всякой меры, как и все русалки. И он не мог не отдать дань живому произведению искусства, которым она, несомненно, являлась. Но чудо было в другом: он ее слушал. Начал, конечно, не сразу – дама умела эффектно отшить и смотреть волком, но начал же. И ему было интересно. Достаточно интересно, чтобы порой откладывать дела, приглашать ее в пентхаус своего офиса-небоскреба и, смиряясь с фатальным прореживанием винотеки, внимать. В какой-то момент патриарх принял за причину то, что она – единственная, чье взросление он наблюдал лично, и отслеживать такие перемены оказалось до преступного интересно.
Горячо любимый сын, без сомнения, тоже занимал его думы. Но Ганбата, как и Богдан Иванович, был вампиром, а потому с годами совершенно не менялся внешне. Внутреннюю же жизнь его в основном наполняли мысли и принципы самого патриарха: сын отцу безоговорочно верил и все суждения впитывал как губка. Татьяна была другой.
Впервые Богдан Иванович увидел их с сестрой на одном из смотров внучек, которые Морской Царь завуалированно называл вечерами самодеятельности. Привычный сценарий успел за сотню лет изрядно набить оскомину своей банальностью: патриарха заботливо провожали в ложу и заставляли мучиться около часа, наблюдая, как на сцене совершенно безликие и безвкусно одетые (а чаще, что его еще больше возмущало, вульгарно раздетые) девицы поют несчастную песнь Сольвейг из «Пер Гюнта». Ну сколько можно, в конце-то концов? Богдан Иванович, конечно,
