рукотворный ад. Слишком много энергии было приведено в действие, слишком много ярости и ненависти. Эта битва была не из тех, что могут кончиться капитуляцией. Противники зашли чересчур далеко, чтобы отступить и признать поражение. И теперь, хотели они того или нет, они вынуждены были дойти до конца. До чьего-либо конца.
На Миленион обрушились ледяные глыбы, и она не устояла на ногах. Вот он, долгожданный момент. Хешшкор быстрой змеей скользнул к ножу, оброненному за ненадобностью в сражении энергий и форм. Вот как ты расплатишься за свое предательство. Вместо Хешшвитала. Он ощутил громадное облегчение оттого, что мальчишку не надо убивать. Он пришелся ему по душе.
Глыбы придавили стонущую богиню к полу. Хешшкор занес клинок с гортанным криком победы…
Лед вскипел, ошпарив лицо. Он непроизвольно отшатнулся, нож со звоном покатился по полу. Электрический удар страшной силы пробил его ослабленный защитный экран, за ним последовали другие. Он рухнул, корчась в судорогах. В местах, куда угодили разряды, кожа обуглилась и почернела.
Вита подхватила катящийся меч. Она была бледна от потери крови и, когда она рывком взвилась с пола, в глазах потемнело, но она устояла на ногах благодаря поддержавшему ее Андрею. Зеркально блестящая поверхность стали встретила новую молнию Миленион и отразила ее.
– Почему ты защищаешь его? – возмутилась Миленион. – Я же помогаю тебе! Этот негодяй умышлял зарезать твоего ребенка!
– Оставь его в покое, Миленион! – выдохнула она, отражая еще одну молнию. – Он такой же мой ребенок, как и тот.
– Он не такой же, – скривилась Миленион. – Он злобный и мстительный. Он и тебя хотел уничтожить!
Она выпустила целый веер молний, и Вита исполнила небольшой танец, чтобы не упустить ни одной.
– А кто его таким сделал, Миленион? – слова в бешенстве срывались с губ Виты. – Кто? Это ты морочила ему голову, опутывала ложью, соблазняла обещаниями, разжигала в нем ненависть. Ты ковала из него орудие мести, как будто он железная болванка, а не человек. Ты в ответе за все, что он натворил, ослепленный тобой!
Миленион скорчила гримасу и слегка изменила прицел. Теперь ее пальцы были направлены на Виту. И зарождались на них не слабые огоньки, годные лишь для того, чтобы напугать, а плазменные сгустки, способные разметать неустойчивую защиту, из последних сил поддерживаемую малышом Хешшвиталом.
– Так умри вместе с ним!
– Эй, коза! – встрепенулась Валента. – А как же твоя клятва?
Миленион дрогнула, плазма, рвущаяся из оснований ногтей, зашипела. Забыла! Забыла, как дура! Но земля что-то не спешила разверзаться под ногами, и с небес не проливался смертельный дождь. И вообще, она за весь свой долгий век ни разу не слышала, чтобы кого-нибудь из бессмертных постигла кара за нарушение клятвы.
– Грош цена этим клятвам, – огрызнулась Миленион. – Детские страшилки, только и всего, – и снова подняла руки.
Вита не стала избегать удара. Она бросилась вперед, упреждая его. Взмах клинка – и одна из смертоносных кистей, не успев выстрелить, покатилась прочь, брызгая кровью.
Миленион завизжала, полными ужаса глазами вытаращившись на свою отсеченную конечность. И в это мгновение растерянности Вита со всего маху рубанула в основание ее шеи.
Валента болезненно охнула.
Фонтан крови хлынул из обезглавленного трупа, а через несколько минут все, принадлежавшее Миленион – и туловище, и рука, и голова – стало прозрачным и светящимся и сгустилось в серебристый туман.
– Чем она клялась? – спросил Хешшкор, отпив из поднесенной штурманом фляги и хрипло откашлявшись. – Вечным небытием? Оно ее и постигло.
Сгусток тумана приобрел форму яйца, заблестел и затвердел, если так можно сказать о тумане. Громадное, величиной с колесо от «Камаза», блекло сияющее яйцо раскололось пополам точно посредине, и две его половинки растаяли в мигом похолодавшем воздухе. А внутри был сверкающий чернотой стержень, стержень Тьмы, заостренный с одного конца, а ближе к другому концу в нем имелось продолговатое отверстие – ни дать, ни взять, игла.
– Вот оно, бессмертие, – прошептал Хешшкор. – Бери, детка, оно твое. Ты его заслужила.
Вита приняла невесомую иглу на ладонь, как эстафетную палочку. От нее исходил покалывающий холод. Все вокруг смотрели на нее. Хешшкор, с трудом шевелящийся – с надеждой и гордостью за любимую. Виталик – с радостью и любопытством. Фёдор – с благоговением. Экипаж самолета, чудом оставшийся в живых, с бесполезными пистолетами и автоматами в руках – с отвисшими челюстями, а на дне глаз подполковника Колосова почему-то таилась прощальная печаль, словно не бессмертие было в ее руках, а смерть.
И этот юноша, ее незнакомый сын, в изорванной и обгоревшей одежде, весь в ожогах и порезах, сочащихся кровью, распростертый на присыпанном щебнем и подплавленном полу, смотрел на нее, потому что его голова оказалась безвольно повернута в эту сторону. Взгляд его, соскальзывающий во тьму, был уже почти неосмысленным.
Хешшкор умирал. Маленький мальчик, брошенный в степи под палящим Солнцем. Мальчик, стерший в кровь подошвы на пыльном тракте. Мальчик, спящий в канаве у дороги. Это было так давно, но теперь вернулось. Он взлетел высоко, как Икар, и точно так же обжегся. И, бескрылый, упал в бездну, где правит только смерть. Она уже подошла к нему так близко, что он слышал ее шаги и прерывистое дыхание…
Нет, это он сам дышал. С трудом, с натугой глотая воздух, с болью продирающийся по легким, обожженным горячим паром. Как же больно дышать! Ничего, теперь уж недолго…
Миленион мертва. Предательница, которой он так долго верил, которой готов был верить вопреки логике и здравому смыслу. Почему она так поступила с ним? Он ведь собирался отблагодарить ее, когда станет бессмертным. Он хотел предложить ей второе место – после себя, а может, и подле себя. Но теперь она мертва, и он не знает, плакать ли ему о ней. Ближе нее у него никого не было. Он ощутил утрату тотчас же, как только нож Виталии рассек ее шею. Поток силы, текший к нему от Миленион, внезапно оборвался, и накатила пустота. Он отвык чувствовать себя одиноким, как встарь. Одиноким маленьким мальчиком под обжигающим безжалостным Солнцем.
Одиночество и бессилие. Страшное сочетание. И никого рядом. Те, кому он доверял, предали его. Сначала Айанур, потом Миленион. А от родной матери он отрекся сам.
Страдать осталось совсем немного. Ты стремился к бессмертию, а встретишься со смертью. То и другое – грани вечности.
Теплые ладошки, ободранная детская коленка перед лицом. Серьезный голосок:
– Не бойся. Сейчас станет легче. Тебе все равно будет плохо, но ты не будешь этого чувствовать.
Хешшвитал. Славный
