почти погасли, их свет стал приглушенным. Гадес стоял перед окном и ночным городом, застыл неподвижным темным силуэтом. И Софи не видела, но чувствовала, будто что-то происходит.
А потом Гадес распахнул руки, и вокруг него заклубились десятки, сотни силуэтов. Они походили не на призраков, а скорее на фигуры из пыли, подсвеченные городскими огнями. Они вились вокруг Гадеса, а потом будто приникали к нему – проникали сквозь него. И Софи поняла, что происходит, что души, выбравшие своим пристанищем Подземный мир, сейчас отправляются туда.
Он и есть Врата.
В сознании Софи прошелестело, будто неясное воспоминание, отголосок прикосновений и желания: «Аид».
Он опустил руки, лампы вновь стали гореть в полную силу. Обернувшись, Гадес рассеянно скользнул взглядом по комнате и по Софи. Ей казалось, он сам еще не совсем здесь, а частично там, в другом мире. Подобным образом он выглядел, когда вернулся из царства мертвых в своей квартире.
Но Гадес моргнул и снова стал почти обычным человеком. Хотя Софи казалось, что тьма и сила обнимают его будто вторая кожа. Ей и самой захотелось прикоснуться к нему, почувствовать эту вязкую мощь, а потом – обычное тело, которое отзывалось на ласку, как любое другое.
Смутившись, Софи села на диван и потянулась к принесенному чайнику.
– Я больше не могу пить чай, – сказал Гадес. – Его очень любит Зевс, Неф это знает. Но в меня больше не влезет ни глотка.
Он плавно опустился в кресло и сейчас уже не казался ни уставшим, ни… обычным. Софи не помнила Подземного мира, но ей казалось, он отражается в глазах Гадеса.
– Зевс останется здесь? – спросила она.
– Уж точно не у Сета – Сет вообще терпеть не может гостей, ну, кроме нас. Но в Лондоне. Мой брат полагает, что без его участия все развалится, поэтому будет во все лезть…
– Всем мешать? – улыбнулась Софи.
– Нет, он все-таки понимает, где нужен, а где не очень. Иногда. Но Зевс попробует что-то раскопать вместе с другими богами. Он прав, это стало общим делом.
– Вы с ним редко видитесь?
– И сейчас вряд ли будем чаще. Наши отношения никогда не были близкими.
Пить чай Софи тоже не хотелось. Она просто сжимала в руках чашку, наблюдая, как в янтарной жидкости плавают мелкие лепестки каких-то цветов.
– Это ведь он одобрил перерождения? – тихо спросила Софи. – Моя мать предложила, а он согласился.
Гадес молчал долго. Так долго, что Софи думала, он не ответит. Она вскинула голову, но Гадес смотрел куда-то в сторону, задумчиво и вряд ли что-то толком видя.
– Да, – слово упало и разбилось кусочком обсидиана. – Я не во власти Зевса, он не может мне приказывать. Но может создать законы, которым вынуждены подчиняться все из его пантеона. С тобой тогда… это было сложно, и я не виню Зевса. Он принял решение, которое хоть как-то удовлетворяло всех. И у него были причины так сделать.
Возможно, внутри Софи говорили отголоски ее памяти, но ей показалось, есть что-то еще. Что-то, касающееся причин Зевса. И она с напором спросила:
– Почему?
Гадес быстро глянул на нее, но Софи не смогла понять, что выражал этот взгляд. Удивление? Радость? Она думала, ответа не будет, но Гадес неожиданно сказал:
– Это касалось твоего отца.
Софи опешила. За все это время, проведенное с богами, после того, что они ей открыли, у нее ни разу не возникло мысли задуматься об отце. Мать говорила, что он умер очень давно, когда Софи была еще младенцем… но это была версия для смертной девочки, которая верила, что мир прост и понятен.
– Кто мой отец? – тихо спросила Софи. Она совершенно не помнила, что говорили мифы. – Настоящий отец.
– Люди знают версию о том, что Персефона – дочь Деметры и Зевса. Но на самом деле все было не так.
– А как?
– Что говорила тебе мать?
– Что мой отец умер.
– Это правда, – ответил Гадес. – Твоим отцом был смертный человек, и он умер много веков назад.
– Смертный? Это возможно?
– Боги влюбляются в смертных, это происходит постоянно. Только детей у них не бывает, не так это устроено. Но Деметра – богиня плодородия. Не знаю, как она применила свою магию, но родилась ты. Богиня, но с частичкой смертного. И это накладывало ограничения.
– Какие? – жестко спросила Софи. Она хотела знать все до конца.
– У тебя была долгая, очень долгая жизнь, но не вечная.
– Ты знал об этом?
– Никто не знал. Я… понял, но не сразу. Уже когда мы долгое время жили в Подземном царстве. Но я же бог смерти, так что ощутил, что однажды ты умрешь. Может, отправишься в один из загробных миров, как смертная, но может, ты слишком богиня и просто исчезнешь. Поэтому, когда пришел Зевс и предложил перерождения, которые устроят и Деметру, я не был против. И ты согласилась. Для тебя это альтернатива вечности.
Цветочные лепестки кружились в чашке, сталкивались друг с другом, и Софи поняла, что чашка просто дрожит в ее руках. Она поставила ее на стол. И вспоминала все, что ей рассказали об этих перерождениях.
– Но это ведь означает смерть каждый раз?
– Только смертного тела. После твоя сущность создает новое, которое постепенно растет и превращается во взрослое, – голос Гадеса звучал непривычно, без твердости, он развел руками. – Я больше по смерти, а не по жизни, не уверен, как это точно работает. Но знаю, что так ты можешь жить вечно. Возвращаться в Подземный мир.
– А ты каждый раз смотришь, как я умираю.
– Все имеет свою цену.
Он отвел глаза, как будто не хотел, чтобы Софи знала еще о каких-то вещах – возможно о том, каково это. И по правде говоря, этого она точно не хотела бы вспоминать – все свои смерти. Но чувствовала, что Гадес прав: она тоже на это согласилась. Чтобы возвращаться в Подземный мир. Чтобы возвращаться к Аиду.
– И нельзя иначе? – спросила Софи.
– Однажды мы обязательно поймем, как.
И она знала, что скрывалось за его словами: «но пока не удавалось».
– А мой отец? – внезапно спросила Софи. – Если он был смертным, то теперь он в загробном мире?
– Не в нашем. И насколько я знаю, Деметра хотела выяснить, в каком конкретно, но не смогла. Говорят, она действительно любила этого человека.
Софи пожала плечами. Она не была уверена, что даже ее истинная память хранит хоть какие-то сведения об отце, чья жизнь по сравнению с вечностью богов была просто вспышкой.
Ей не хотелось об этом думать. Не сейчас. Да и все эти слова оставались только словами, не вызывали воспоминаний, только отзывались
