ты ее любишь, и тогда умираешь. Или ты не любишь, и тогда она становится чудовищем. Долго же она продержалась, видно, сильно к тебе горела… С женщинами Батори третьего не дано.
— Что, и вам?
Это был удар ниже пояса, но очень уж она задела его, достала за живое, хоть он и старался казаться равнодушным.
— А я не Батори! — отрезала та. — Батори была моя сестра. Старшая. Умерла от лейкемии в пятнадцать. Объяснить, почему умерла?
Он совершенно не хотел услышать ответ и услыхал тут же:
— Мать моя сожрала ее, чтобы поддержать собственную жизнь, ибо один ребенок у Батори всегда идет на корм! Ступай уже отсюда, Ян Грушецкий, ты и так услышал больше, чем я могла сказать, и да поможет тебе то, во что ты веришь, потому что человеческими силами тут не поправить.
Как никогда Яну стало остро жаль Эльжбету — вопреки всему. Ну и семейка. Она еще из них самая здоровая на голову. Пани Криста на прощание доверительно прошептала:
— Если ты ее убьешь, я сама стану молиться за тебя.
Нехилое такое напутствие.
— Почему?
— Потому что теперь уже нельзя повернуть вспять. Мы должны избавиться от этого чудовища. Это больше не мое дитя.
— Она и не была вашей.
— Но я старалась.
— Если бы вы старались… — он пожал плечами и вышел вон.
Цикл родового каннибализма в семье пани Криста, конечно, прервала, но дочерей своих жрала вовсе не мистическим способом, не в силах противостоять истинной природе. Золотистый «Лексус», прогоняемый свыше двухсот по трассе, впервые не доставлял Грушецкому никакого удовольствия. Как резиновая женщина примерно, хотя, что уж, если не для красного словца, так у него не было такого опыта.
Прага
В общем, не самая годная идея была говорить с Новаком сразу же, потому что Ян не спал еще с перелета, и часов семь провел за рулем. Когда уезжал из Праги, у него в активе была одна мертвая женщина, когда вернулся — одна мертвая и несколько сумасшедших. Кольцо? Да, кольцо. Но оно свидетельствует только о том, что Эла была в «Гаштале», если это она там была, а не старая Малгожата обронила его где-то, продала, потеряла… и оно спустя годы выплыло вот так, само.
— И зачем ты выгораживаешь бывшую знакомую? — спросил его Новак. — Ты же правды хотел. Веришь в такие совпадения?
— Нет. Но увязать все равно не могу. Не было ведь следов насильственной смерти, Пепа. Но смерть была. Оно так бывает?
— Так ненасильственная и была.
— В смысле?
Он вывалил на Новака все, буквально все, что обрел в поездочке, от которой оставалось острое чувство изжоги, как от несвежей еды, прогорклого сала. Такой привкус обычно и бывает у семейных тайн, которые только ткни — начинают вонять, и сам не рад, что влез.
Пепа долго смотрел перед собой, покряхтел, стукнул по столу кружкой, дождался, пока принесут пиво, пока парнишка отбежит обратно к стойке.
— Ну… не повезло тебе.
— И это всё?!
— Это liebe.
— Что еще за liebe? Любовь? Болезнь?
— Здоровье такое, Гонзо. Liebe… это вид людей. Ну, скажем так, что людей, я не очень в этом уверен. Есть такие… liebellula. Они как стрекозы, но люди.
— Что ты имеешь в виду?
— Ровно то, что сказал. Знакомая твоя, она же моя знакомая — хищный подвид людей. И да, если не ошибаюсь, на ней есть и четвертая смерть.
— Пепа, погоди… ты уверен?!
— Презумпция невиновности, Гонзо. Пока у нас нет доказательств или признания, я не могу предъявить обвинения…
— Обвинения в чем? Ты же говорил, что она оказалась свидетельницей…
— В одном случае отмечено, что она держала жертву за руку — еще живую. После чего та уже стала мертвой. То есть, конечно, никто не понял, не увидел тут связи.
— И что? Разве можно убить простым касанием? Ты в своем уме?
— О, я ждал этого вопроса. Гонзо, не мечись взад-вперед, сядь… или иди уже, дверь там. Ты пришел за правдой? Я предупреждал тебя? Ну вот и излагаю ту правду, которую знаю. Если она тебе не нравится — другой предложить не могу. Liebellula обычно живут женским родом, гнездом. Ну, как пчелы там или муравьи. Ты же знаешь, что вся муравьиная колония женского пола? Самцы там не задерживаются. Запоминай, повторять не буду. Обычно родом заправляет старшая женщина. В каждом поколении семьи погибает один ребенок. И они всегда вдовы или одиночки, мужчин рядом с ними нет. Я навел справки о родне Эльжбеты. У нее пресложная семейка, у нашей Батори, все концы в воду, но я кое-что разузнал. Мать была замужем, сейчас вдова, но ты сам говорил, что Эла выросла с отчимом. Это характерный признак. Старшей до недавнего времени была некая Малгожата Батори, весьма любопытный экземпляр, опытная дама, хитрая, официально предъявить нечего. Первый муж умер тут в Праге, в пятьдесят третьем, вскоре после рождения старшей дочери. И в тот год было еще несколько смертей подобного рода. Второй муж много лет прожил в параличе, прежде чем отдать богу душу. Ключевое слово — в параличе.
— Почему «в параличе»? В чем выгода?
— Ну как… Они консервируют добычу ферментом, потребляя ее понемногу. Отличный запас белка, живые консервы. Или ты никогда не встречался с таким явлением, например, у ос?
— Я не настолько знаком с подробностями жизни насекомых.
— И напрасно, Гонзо, — он ухмыльнулся, — ой, напрасно. Могу поспорить, если ты, как журналист, начнешь расследование их семейной истории, вскроются любопытные подробности.
— Я, как журналист, не имею ни малейшего желания в этом рыться. Короче, Новак. По-твоему, Эла убила Натали?
— По-моему, Эла убила еще одну женщину, тело нашли в районе Танцующего дома, в ту ночь, когда вы с ней тут встретились… и не сказала об этом. Хотя в том-то случае, как и в первых двух, могло и не быть умысла. Скажем, неосторожность… опытные, зрелые liebellula редко бьют насмерть, да еще по площадям. Кроме случаев, когда им это жизненно важно.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что я… эээээээ… энтомолог, скажем так. И дядя мой, Йозеф Новак, был энтомологом. И дед двоюродный, Йозеф, заметь, Новак, энтомологом был. В иных семьях увлечение передается в поколениях по боковой ветви. Просто после Первой мировой энтомологи все больше идут работать в полицию. Или в морг. Там тоже наших много.
— Стрекоза, значит.
— Почти, но не совсем.
— Название дурацкое.
— Согласен. Не я придумал, один родственник в шестнадцатом веке,
