И как прикажете надеяться на лучшее, если именно сейчас чертов перец, который принес Ежи, сплошь покрылся неведомо откуда взявшейся прожорливой дрянью, и вряд ли переживет такое нашествие. И тогда…
Стоп, говорит себе Сабина. Никаких «и тогда». Не выдумывай. Симпатическая магия, бред, ахинея и мракобесие. Перец – это одно. А Ежи – совершенно другое. Никакой связи, мало ли кто кого кому принес. И еще великое множество здравых вещей говорит себе Сабина, но все они гроша ломаного не стоят на фоне иррационального, сокрушительного, неистребимого, как тля, знания, что связь есть, и дело, стало быть, плохо. Так плохо, что хоть вот прямо сейчас ложись и помирай, чтобы не стать свидетелем собственного ближайшего будущего.
Чертов, чертов перец. Проклятая тля.
Интернет, думает Сабина. Ну! В сети должно быть море информации, как бороться с тлей. А как же! Окрыленная, она несется к компьютеру, тычет в клавиши – бесполезно. Ну ничего себе. Никогда еще такого не было. То ли провайдер бастует, то ли модем накрылся тазом из высококачественной меди; это, безусловно, можно выяснить. Интересно, сколько времени я угрохаю на переговоры со службой поддержки? – думает Сабина, натягивая джинсы. Она уже приняла решение – ноутбук в сумку, за четверть часа добежать, например, до «Кофеина» на Траку, там бесплатный вай-фай, можно быстренько вызнать все про борьбу с тлей и пулей по магазинам, потому что скоро они начнут закрываться, а до завтра ждать совершенно невозможно. Надо сегодня же опрыскать чертов перец каким-нибудь полезным ядом, я же спать не смогу, пока его рядом вот так заживо жрут, думает Сабина, шнуруя ботинки – скользкие, заразы, хоть плачь, зато теплые, на меху, в отличие от кроссовок, в которых сейчас разве только в ближайший супермаркет выскочить, да и то, подвывая на бегу от холода.
Поразительно, думала Сабина пять минут спустя. Вот просто потрясающе. Сидишь дома, считаешь, что все у тебя так плохо – хуже не бывает. Ежи в больнице, перец от тли погибает и в довершение всех бед интернет гикнулся. А потом вдруг оказываешься в сугробе возле помойки со сломанной, скорее всего, ногой и понимаешь, что прежде у тебя была очень даже неплохая жизнь. Да что там, просто прекрасная. Целое, неповрежденное, свободно передвигающееся тело – это такое несказанное счастье, что на все остальное вполне можно забить. Дура неуклюжая. Обязательно тебе надо было нестись по этому катку. Спешила она, блин. Ну вот, везде успела, поздравляю. И что теперь? Скорую вызывать? Похоже, придется.
Сабина прислушалась к ощущениям. Нога, конечно, болит зверски, о том, чтобы встать, и речи нет, после первой же попытки она взвыла в голос. Но может быть, все-таки не перелом? Вывих, растяжение, что там еще случается с ногами, неприятное, но не очень страшное, то есть излечимое в кратчайшие сроки, без гипса и, упаси боже, операций. Мне нельзя сейчас перелом, в панике думала Сабина, у меня же дома перец засохнет, пока я в больнице буду; впрочем, тля сожрет его гораздо раньше, а потом сама издохнет от голода, и я этого не увижу. Невелико утешение, но уж какое есть.
Все внезапно стало так хреново, что ни плакать, ни даже жалеть себя Сабина уже не могла. Исследовала внутреннее пространство на предмет стойкости, надежды на благополучный исход или хотя бы невыносимой муки, готовой взорваться криком и слезами, но не нашла там вообще ничего, кроме гулкой, темной, мерзлой пустоты. Все, предел, конец света уже наступил, и наилучшим выходом было бы отключиться, погасить ставшее бесполезным сознание. А оно почему-то никуда не девалось. И значит, придется жить дальше. Сабина полезла в карман за телефоном, чтобы позвонить в скорую. Чего тянуть, сидеть на льду, слегка припорошенном снегом, совершенно точно не помогает от переломов, но и к мгновенной безболезненной смерти не приводит. К сожалению. А то можно было бы оставить все как есть.
И тут с неба раздался глас. Гулкий и басовитый, как положено.
– Ты чего тут расселась? – бесцеремонно поинтересовался он.
Целую секунду Сабина была совершенно убеждена, что вопрос задал не кто-нибудь, а сам Бог, вот так запросто решил поинтересоваться ее делами, и аж задохнулась от возмущения. Сам все это устроил, и сам же спрашивает!
Сабина никогда не могла поверить, что Бога нет. Ей просто недоставало воображения представить, что весь мир появился случайно, просто так, низачем, существует без причины и смысла, и в один прекрасный день вот так же, ни с того, ни с сего, бесследно исчезнет. А сейчас подумала – может быть, лучше бы Бога и правда не было, никакого. Чем вот такой.
Словно бы в ответ на ее богоборческие идеи с неба спустилось облако густого вонючего дыма. Как будто немилосердный Господь закурил сигару, чтобы с максимальным комфортом созерцать Сабинины страдания.
Он действительно курил сигару. Не Господь, конечно, а высокий толстый бородач в ослепительно-розовом, изрядно замаранном пуховике, обладатель зычного небесного гласа, плеера с драными наушниками, из которых невнятно доносилось что-то знакомое – матерь божья, неужели Pink Floyd?! – и огромной клетчатой сумки на колесиках. Сумка была до отказа набита барахлом, собранным, надо понимать, по мусорным контейнерам. Таких горе-кладоискателей в городе полно, идешь мимо любой помойки, а там непременно кто-то там роется, ищет пустые бутылки, одежду, еще что-нибудь никому не нужное, но условно пригодное для дальнейшего использования. Собачья жизнь. Завидев очередного такого бедолагу, Сабина всегда отводила глаза, ускоряла шаг и старалась думать о чем-нибудь сложном, абстрактном, на худой конец, лирическом, лишь бы заняло целиком, отвлекло от бесполезного сострадания, защитило от злой судьбы, которая, несомненно, заразна, как холера. А теперь один из этих людей – судя по роскошной экипировке, король мусорщиков улицы Чюрлёнё, а то и всего Нового Города – присел на корточки рядом с ней, дымит в лицо вонючей сигарой, спрашивает:
– С тобой все в порядке?
Ну ничего себе вопрос.
– В порядке?! – возмущенно переспросила Сабина. – Это со мной-то?!
Заполнившая ее мерзлая пустота внезапно овеществилась, превратилась в тяжелый стеклянный шар, который незамедлительно треснул и разлетелся на миллион мелких острых осколков. Это было так больно, что слезы брызнули из глаз. Сабина ревела громко, бурно, взахлеб, как в детстве, когда всякое горе – навсегда. Невнятно выкрикивала вперемешку с рыданиями все свои жалобы – про скользкие подметки, сломанную ногу, маму, которую бесполезно звать на помощь, и всегда было бесполезно, Ежи в больнице и чертов перец, облепленный мерзкой прожорливой тлей, и снова про ногу, скорую помощь и гипс, который именно сейчас никак, ну никак нельзя.
Много чего можно наговорить, когда твой единственный слушатель – никчемное человеческое барахло, промышляющее сбором чужого ненужного барахла, когда он настолько ничтожней, незначительней, чем любой другой прохожий, что, можно сказать, вообще не считается. Даже если разберет что-то в твоих бессвязных сетованиях, не беда. Как будто пожаловалась пустому горшку, который потом можно будет разбить, а черепки закопать, от греха подальше.
Сабина даже не заметила, как собиратель мусора расшнуровал ее ботинок. Только когда принялся стаскивать, охнула от боли и наконец сообразила, что он ее разул. Мелькнула дикая мысль – да он же меня грабит. Раздевает, как труп врага на поле боя. И я ни убежать не могу, ни сопротивляться. Но тут бородач сказал:
– Какой, к бесу, перелом. Обыкновенный вывих. Сейчас вправим. Не бойся, я фельдшером раньше был.
И не самым плохим.
От такого поворота событий Сабина совсем ошалела, хотела было сказать: «Лучше не надо, я скорую вызову», – но не успела, потому что в этот момент в ее ноге сконцентрировалась, надо думать, вся боль этого мира. Страшный, ослепительный, сияющий невыносимой белизной миг абсолютной боли, она даже закричать не смогла от потрясения, а когда все-таки открыла рот, никаких причин вопить уже не было – все закончилось. То есть закончилась только боль. А отставной фельдшер с сигарой, его тележка на колесиках, мусорный контейнер, заснеженная земля, бледные оранжевые фонари – все это осталось. И чертов перец, конечно же, остался – там, дома. И тля при нем.
– Давай, вставай, – сказал Сабинин спаситель. Он каким-то образом успел снова ее обуть, только шнурки завязывать не стал. – Барышням нельзя долго на холодном сидеть.
И, не дождавшись никакой реакции, поднял Сабину с земли, за шиворот, как кошка котенка, и поставил на ноги. Она изготовилась было с воем рухнуть обратно, но сломанная нога вела себя совершенно как целая – твердо стояла на земле и даже почти не болела. Ныла слегка, но по сравнению с недавней болью это ощущение было, можно сказать, удовольствием.
