судя по всему, лишь невероятное усилие воли… ну, или парализованные от страха ноги.
– Все верно, – сказал Угрюмый. – Ты выполнил свою часть. Не стоит так трястись, шут. Свора – это тебе не какие-то бушлатные отбросы безумного Адмирала, мы держим слово.
– Вот вы правильно все сказали! – подобострастно проговорил Гуффин. – Свору все уважают за надежность. А Адмирала презирают за ненадежность. Я, к слову, его тоже презираю. И вообще, можно даже сказать, ненавижу. Я искренне убежден, что ваш заклятый враг Адмирал с Гадкого берега еще поплатится за… за что-то…
Фантазия у шута закончилась крайне не вовремя. Эхо от его слов повисло в воздухе, словно вонь от протухшего яйца. Гуффин мучительно пытался понять, не перегнул ли он в своем лизоблюдстве.
Угрюмый молчал. Его собачники застыли в ожидании: не прикажет ли босс вышвырнуть этого наглеца?
Наконец вожак нарушил тишину:
– Ты должен был явиться еще полчаса назад. И тем не менее экипаж собран и ждет на крыше. «Старуха» готова к вылету. Мы можем отправляться…
– Вы… вы полетите с нами? – испуганно спросил шут.
– Чтобы я пропустил такую забаву? – усмехнулся Угрюмый. – Я буду руководить полетом. Время уже почти подошло, так ведь?
Гуффин опустил взгляд на циферблат хронометра и сдавленно кивнул.
– Можешь оставить свою поклажу здесь – ничего с ней не станется. Дед присмотрит за ней.
Собачники залились смехом – шутка босса показалась им смешной. Гуффин, в свою очередь, всеобщего веселья не разделял.
– Дед же все время спит, – проворчал он.
– Да, уже девять лет не просыпается, – усмехнулся Угрюмый. – Но не будем заставлять «Старуху» ждать – растопка нынче не дешевая. За мной!
Гуффин скорчил лицо от досады. Он не хотел оставлять Сабрину и свой тайный груз в Конуре, но спорить не решился.
Братья Деррик поставили мешок с ящиком в углу, у штабелей запрещенных товаров, которыми промышляла Свора. Собачники во главе с Угрюмым направились к лестнице, и Гуффин, бросив мрачный взгляд на куклу, выглядывающую через дыру, потопал следом.
Звук шагов стих. Остался лишь вой ветра и храп старика в кресле.
Сабрина, полагая, что все ушли, зашевелилась. Она не заметила, что кое-кто чуть отстал: шедший последним человек задержался и, дождавшись, когда все покинут комнату, беззвучно пошагал обратно, вниз по лестнице.
Низкая дверка в углу со скрипом приоткрылась, а спустя пару секунд раздался тихий женский голос:
– Джон?
Сабрина замерла.
– Что все это значит, Джон? – с неприкрытым страхом в голосе спросила женщина.
– Я не знаю, – проскрипел в ответ Джон Деррик.
– Вы с Диком сопроводили его через Слякоть. Ты выполнил условия сделки!
– Проклятый шут ведет свою игру…
– Думаешь, он нас выдаст?
Сабрина поняла, что слышит голос той самой Красотки Дит, о которой говорили Гуффин и братья Деррик. Она выглянула из мешка.
Хваленую красоту Дит кукла разобрать не смогла, так как голова женщины скрывалась под серой собачьей маской. Дит была одета в длинное темно-серое платье в клетку, на ее чуть ссутуленных плечах висела похожая на паутину шаль. Стройная и не высокая, она глядела на Джона Деррика, чуть задрав голову.
– Вряд ли он нас выдаст, – ответил между тем Джон. – Этот пройдоха слишком трясется за свою шкуру, но мне все равно не нравится то, что здесь происходит. Все это не к добру.
Разговор прервал рокочущий голос Угрюмого, раздавшийся откуда-то сверху:
– Деррик! Сколько еще тебя ждать!
Джон схватил руки Дит, крепко сжимал их какое-то мгновение.
– Мередит Гаррет, – прошептал он, – я…
– Я знаю… – прошептала она в ответ.
Руки разъединились, и Джон бросился к лестнице.
Дит какое-то время еще стояла, замерев и глядя ему в след, а потом скрылась за той низкой дверкой, из-за которой и появилась.
Сабрина осталась одна. Если не считать храпящего Деда.
Она прислушалась. Здесь точно больше никого нет? Или в углах прячутся таинственные наблюдатели, которые только и ждут того момента, когда она попытается выбраться?
Но мгновение сменяло мгновение, и в логове Своры ничего не происходило.
«Здесь никого нет… Ни Гуффина, ни Угрюмого и никого из собачников… Никто за тобой не следит! Никто не… следит…»
Сабрина выглянула из мешка, осматривая полутемную комнату. Снова прислушалась… шагов слышно не было. Завывал ветер, капал на ковер дождь…
«Ты одна… Никто тебя не остановит… Это твой шанс! Беги!»
Но Сабрина медлила. Нет, она была не из храбрых кукол. Хозяин рассказывал ей истории о куклах, которые были смелее многих людей, которые даже сражались на войне. Ей вдруг вспомнилось странное прозвище… Ключник. Ключник с Пыльных пустошей. Он был бесстрашным и неунывающим – он не боялся ни злобных констеблей, ни продажных судей, ни злодеев любых мастей. Он неизменно выходил сухим из воды, оставляя недоброжелателей с носом, и всегда напоследок подшучивал над ними. Он не дал бы засунуть себя в мешок, не позволил бы никому избить себя.
Но Сабрина не чувствовала в себе даже крохи того бесстрашия, которым обладал Ключник. Ее посетили жалкие, дрожащие мыслишки, которые все начинались с преисполненного сомнений «А»: «А вдруг я не найду выход?», «А что если меня схватят?», «А если меня снова побьют?»
И все же сквозь всю боязнь и неуверенность пробился тихий, но настойчивый голос, который принадлежал будто бы какой-то незнакомке:
«Ты должна… ты пожалеешь, если сейчас струсишь! Подобной возможности может больше не представиться…»
– Я не могу попасть в лапы к Брекенбоку, – напомнила себе Сабрина. – Давай же, глупая трусиха! Здесь никого нет! Здесь только Дед…
«Он не проснется… – подумала кукла. – Не проснется же, так?»
Сабрина принялась ворочаться в мешке, пытаясь выбраться, но тот был завязан. Впрочем, как следует отчаяться она не успела – почти сразу ее посетила мысль: «Нужно окошко превратить в дверь!»
Затаив дыхание и ежесекундно замирая, Сабрина начала разрывать дыру в мешке. Ей казалось, что треск мешковины настолько громок, что его слышно во всех концах Конуры. Но, несмотря ни на что, никто к ней пока не бежал, никто не кричал, лишь Дед, как и прежде, храпел в своем кресле.
Вскоре дырка оказалась достаточно большой, и кукла на четвереньках выбралась из мешка. Придерживаясь за стоящие рядом ящики, она поднялась.
– У-у-у… – Сабрина с горечью раскрыла ладонь – не ней лежали два ее отломанных
