с потомками у него явно не предвидится. Вихрь силы пьянил и уговаривал развеять чудовище на сотню тысяч пончиков или пирожков. Пончиков или пирожков – потому что все-таки стоило заранее поесть и не приходить сюда голодным. Но вихрь был не прав, у него имелся свой собственный взгляд на вещи и какие-то странные зачатки разума. Последний, кто послушал его, превратил плодородный край и современнейшую из цивилизаций в Гранд-Каньон. И не просто превратил, но и сам встал одним из каменных столбов, навеки лишенный тела.
Максимилиан узнал этот факт, едва задумался о природе вихря. Он достал тяжелую – еще горячую от мгновенной материализации дудочку, которая оттягивала карман. Юноша понял, что именно его магия и желание сохранить жизнь Адель не позволили девушке погибнуть в тот вечер вторжения риелтора с помощниками. Эта мысль согрела сердце юноши, подсказывая, как поступить. Гольштейн-младший подул в музыкальный инструмент, выпуская на волю древнюю мелодию, приказывающую забиться как можно подальше в угол и уснуть если не вечным, то, по крайней мере, очень продолжительным сном. Этот мотив старой как мир колыбельной не звучал на Земле с тех пор, как последний из его предков взял столько сил у потомков, сколько смог ухватить. Мелодия могущественнейших колдунов из эпохи, канувшей в Лету, отдавалась эхом от домов, а мерзкая тварь все опускала и опускала свои щупальца, вытаскивая их из царства эльфов и еще некоторых, непригодных для человека миров.
Мерзкие глаза на его кольцах из плоти вокруг тела стали сонно моргать и закрываться, отпуская души тех, кого терзали все это время. Максимилиан надавил в последний раз, призывая наполовину спящего исполина уползти обратно в канализацию, туда, где ему было самое место.
Улица поплыла перед глазами юноши и наклонилась вместе с заваливаемым горизонтом. Чьи-то мягкие ладони удержали Максимилиана за ворот рубашки и не дали упасть, а крепкие руки подхватили и повели в сторону, к пешеходной зоне.
Забавно, но эта история заканчивалась там же, где и началась. Круг замкнулся, и я снова стоял на вокзале, ожидая Адель. Она уговаривала Арауна сходить в туалет, но пес вместо этого отчаянно искал еду, зондируя носом траву небольшого скверика сразу за платформой. Я видел свою напарницу с перрона достаточно отчетливо и даже услышал ее расстроенный вздох, когда ей пришлось наматывать еще один бессмысленный круг, обходя очередное дерево.
– Не ожидал тебя здесь увидеть, – раздался за спиной знакомый голос.
Я обернулся и наткнулся взглядом на Максимилиана, опирающегося на зонт-трость. Что-то в нем неуловимо изменилось, он словно стал выше – или просто расправил плечи. Вокруг него собрался хоровод из трех чемоданов, за которыми он, очевидно, и возвращался в город.
– Мне предложили вернуться домой, в Петербург, снова заступить на пост… Конечно, я сразу согласился. А как ты и твоя семья?
– Семье придется задержаться еще на какое-то время в Подмосковье. Ведь тут толком не осталось агентов по недвижимости, которые помогли бы продать жилье. Отец говорит, что можно и остаться, ну раз нашим душам больше ничего не угрожает, а бизнес сможет стать еще более успешным. Ну теперь, когда я могу колдовать сам. Я решил пока побыть немного в Москве – Натан Соломонович звал в гости.
Опыт подсказывал, что даже несмотря на то, что в городке наконец-то воцарился долгожданный мир, юноша не захочет здесь остаться. Слишком многое ему напоминает о самых черных днях, о той битве, что шла у него в душе. И даже избавление краев от риелторов, медленно распавшихся прахом после погружения чудовища в сон, не утешит его. Мы с Натаном Соломоновичем решили, что это произошло из-за отсутствия у них души. Видимо, оставив от своих прислужников лишь формальную человеческую оболочку, чудище поддерживало их жизнь сознательными усилиями разума.
– Как Адель, кстати? – прервал паузу юноша.
– Вроде в порядке. Тоже возвращается вместе со мной. Нам предложили посты в Невском районе. На мою прежнюю должность в Подмосковье уже определен другой некромант.
– Значит, поедем в одном вагоне электрички, – улыбнулся Гольштейн-младший.
С неба мелко заморосил дождь, запахло мокрым асфальтом и свежим ветром.
В воздухе повисло осознание того, что ни один отряд вооруженных амулетами некромантов никогда не сможет противостоять одному настоящему волшебнику. Сколько бы мы ни называли себя волшебниками, некроманты – лишь бледная тень настоящих мастеров магии. Без Максимилиана чудовище просто раздавило бы нас. Эта абсолютно не высылаемая в свое измерение громада так плотно вросла в чужие реальности, что, похоже, осталась у нас в качестве грибка, который нельзя до конца вылечить, но можно вынудить временно отступить. Когда-то у меня в ванной на стене появилась неубиваемая плесень – ее не брали никакие средства, и даже адская концентрация хлора могла всего лишь отсрочить ее возвращение. Я смирился с ее соседством и назвал Жорой. С моей подачи за исполинским желеобразным монстром из глубин закрепилось именно это название – Жора обыкновенный, которое даже собирались внести в книги и учебники. Меня волновал один вопрос, и я посчитал, что вправе его задать:
– На тебя уже попытался надавить Совет волшебников?
– О да! Они хотят от меня слишком многого. Я не вправе решать за своих потомков, владеть ли им магией. Я просто не могу отобрать у них такую возможность. И потом, я пообещал заколдовать каждого члена Совета, который полезет ко мне со своими расспросами. Чудище, конечно, живо, но оно спит и в ближайшее время не сможет причинить никому вреда. Я сделал даже больше, чем должен был. – Максимилиан развел руками и посмотрел вдаль, словно выискивая потерявшийся поезд из игрушечной коробки с железной дорогой.
– Никогда не уступай им, – неожиданно для самого себя выпалил я.
В мире и правда было чудовищно большое количество чудовищ, и если на каждое тратить силы своего рода, то вскоре магии не останется совсем… Я не сомневался, что стоит Максимилиану уступить и уничтожить Жору, как Совет придет с требованием убрать Фенрииров – волков хаоса. А потом – еще кого-нибудь. Всегда найдется тот, кого захотят убрать. Почему-то что люди, что волшебники не умели быть просто благодарными, а считали, что им автоматически все вокруг должны. И оказанная любезность превращалась в тяжкую обязанность прибегать на зов и решать чужие проблемы. Отказ от помощи расценивался как твердость характера, сила воли, а добровольная помощь – как слабость и прогибание под сильного.
Я прожил почти двести лет, и за
