первая твоя жертва. Как ты только можешь творить такие страшные вещи? А я, идиотка, правда считала, что могу тебе доверять. Убийце, который думает только о том, как уничтожить темпес и обречь на смерть беззащитных больных людей. И все ради самосохранения.
– Легко сказать, – начинает он, глядя на меня. Его глаза кажутся темными и опасными. Как бездонно-черные тучи, затягивающие ярко-синее небо и предвещающие бурю, которая придет, чтобы все уничтожить. – Для тебя это просто, потому что твое существование не поставлено на карту. Но что бы ты сделала, если бы твой мир, семья и друзья стояли на грани уничтожения? Самосохранение – древнейший и наиболее естественный инстинкт человека… а может, и самый сильный.
– Какое бы оправдание ты ни придумал, это ничего не изменит. – Сделав еще один шаг назад, я нащупываю ручку двери у себя за спиной и тяну ее, воскликнув: – Ты убийца!
С этими словами я уношусь прочь, но слышу, как позади кричит Ноа:
– Тереза, ты не понимаешь!
Но я больше ничего не хочу слышать и убегаю. С бешено колотящимся сердцем я бросаюсь к другой лестнице и вылетаю из больницы прочь. Мне так плохо, все смешалось. То, что сейчас случилось, просто не укладывается у меня в голове. В каком-то смысле я, конечно, знала, что Ноа убивает людей, темпес и, вероятно, обывателей тоже ради их последнего вздоха. Но я игнорировала это. Хотела игнорировать. Какой же глупой я была. Какой наивной.
Измученная и с трясущимися коленками, я сажусь в автобус и прячу дрожащие руки в карманы куртки. Я борюсь со слезами, а перед моим взором все маячит лицо Ноа. Как он может творить такие страшные вещи? У врачей, которые в это время пытаются спасти того человека, нет шансов. Потому что Ноа отнял у него нечто, без чего невозможно вернуться к жизни, – в этом я уверена. Как давно он уже этим промышляет? Скольких он уже убил? Лишь сейчас мне становится ясно, насколько это подло. Программа «Читай и мечтай» открывает перед ним двери во все отделения и позволяет подобраться к тяжелобольным пациентам. Это так идеально продумано, коварно и безмерно отвратительно. Он сидит у их кроватей, даже, возможно, действительно читает то одному, то другому, а в какой-то момент убивает, чтобы поймать их последний вздох.
Я закусываю губу, пока не чувствую вкус крови, и сражаюсь со слезами. Наверняка Ноа не единственный нокту, который слоняется по больницам. Сколько их? Сколько людей каждый день расстаются с жизнью из-за нокту?
В оцепенении выхожу из автобуса и возвращаюсь в интернат. В коридорах никого не видно, что меня вполне устраивает, потому что я слишком взволнована. Мне нужно привести мысли в порядок, подумать, кому можно об этом рассказать. Потому что молчать нельзя, это ясно.
Добежав по коридору к своей комнате, я трясущимися пальцами достаю ключ – он падает на пол, я поднимаю его и пытаюсь вставить в замочную скважину, но безуспешно.
Внезапно мне на плечо ложится чья-то рука. Испуганно взвизгнув, я опять роняю ключ.
– Тереза? Что случилось? – Эйден разворачивает меня к себе и вглядывается в мое лицо, где, видимо, застыл такой ужас, что он тут же мрачнеет. – Что произошло? На тебя напали?
Я мотаю головой, снова прикусываю губу и не знаю, что ответить. Можно ли рассказать ему о Ноа? Нечто, что я сама не в состоянии описать словами, не дает мне это сделать. Вероятно, мне просто не хочется еще больше разжигать вражду между ними.
– Только что я была в больнице. Там кто-то умер, и я уверена, что здесь замешан нокту.
Брови Эйдена тут же взлетают вверх.
– С чего ты взяла?
– Там… был один парень. Как раз вышел из палаты. Он спрятал что-то в карман, и сразу после этого включилась тревога. Прибежали медсестры, врачи… – Я качаю головой. – Настоящий кошмар.
Эйден заключает меня в кольцо рук и прижимает к своему теплому крепкому телу. Я вдыхаю его запах, пока он просто меня обнимает. Это так немыслимо приятно. В этот миг я благодарна за его утешающую близость. Его пальцы гладят меня по спине, и я могу дать волю слезам.
– Нокту разными путями добираются до дыхания умирающих, – тихо объясняет он. – Мы стараемся опередить их, остановить. Но они появляются в стольких местах, и у них есть множество способов попасть туда, куда им нужно. Мы не в силах предотвратить все подобные случаи. Необходимо окончательно остановить всех нокту, только тогда раз и навсегда настанет мир.
Я понимаю, что он прав. Потому что нокту много где могут нанести удар: в больницах, домах престарелых, санаториях, оздоровительных центрах, реабилитационных клиниках. Кто знает, куда еще у них есть доступ.
– Мне очень жаль, что тебе пришлось это увидеть, – говорит Эйден тихим, успокаивающим голосом. Его дыхание щекочет мне ухо. Он ласково гладит меня, пропускает волосы сквозь пальцы. Я чувствую, как меня покидает большая часть напряжения. Мне становится спокойнее, я расслабляюсь и просто наслаждаюсь присутствием другого человека.
Прохладные и мягкие кончики его пальцев пробегают по моей щеке, блуждают по разгоряченной коже.
– Хотел бы я пообещать тебе, что мы найдем его и остановим. – Эйден замирает, осекшись. – Но все это не так-то просто.
Я киваю, прекрасно понимая, что он имеет в виду. И вместе с тем я благодарна ему за то, что он не притворяется передо мной и не пытается утешить ложными уверениями. Честность – это все, чего я от него хочу, и все, в чем я в данный момент нуждаюсь. Я еще больше льну к нему. Пошевелив руками, ощущаю мускулы его торса, его тепло. На мгновение я разрешаю себе представить, что между нами все иначе, что всех этих ужасных вещей просто не было.
Его щека лежит на моих волосах, их касается его дыхание, оставляя после себя легкое покалывание. Мы тесно прижимаемся друг к другу, и я чувствую, как мое сердце начинает беспокойно пропускать удары. Очень медленно провожу пальцами по его груди. Ощущаю, как он едва заметно вздрагивает от первого движения, как немного учащается его дыхание.
– Я знаю, как это, должно быть, тяжело для тебя, – продолжает Эйден, а я не уверена, о чем именно он говорит. – И пусть между нами не всегда все идет гладко, я рядом.
Я тяжело сглатываю. Меня захлестывают воспоминания. Вижу перед собой его лицо, слышу слова, сказанные им при нашем знакомстве. Вижу, как мы чуть не поцеловались. И поднимаю на него взгляд: как же он великолепен. Ошеломляюще красив, почти
